И Настя рассмеялась, жестом пригласив посмеяться и Сергея.
— Что это он: туда-сюда, туда-сюда… — пробормотал Сергей. — Просто в глазах рябит. — Посмотрел стеклышко на свет, вдумчиво подышал на второе. — И не лень ему мотаться… Во вторник — Питер, сегодня — ко мне, от меня, видимо, опять в Питер… да?
Настя сощурилась.
— Он у тебя был?
— Не без того…
— Зачем?
— Да примерно за тем же. Про покупки, правда, не рассказывал… Но денег взял.
— Расскажите про покупки, — пробормотала Настя. — Про какие про покупки?..
— Про покупки, про какупки… про кап…
— Про покупки, про покупки, про покупочки мои! — мстительно протараторила она.
— Вот именно… Давай, давай. Выкладывай.
— Да все нормально, чего ты! — она принужденно рассмеялась. Совершенно все тип-топ!
Сергей без улыбки взглянул на нее и подумал, что, скорее всего, Настена еще поморочит ему голову, но в конце концов расскажет, что же на самом деле случилось. А когда он поможет, то снова перестанет быть ей нужным. И опять останутся одни воспоминания: о лукавой китайщине в разрезе карих глаз, о светящейся коже на персиковых скулах, об инквизиторских ямочках на щеках справа и слева от смеющихся губ… Втемяшилось, что без Алексея никак — и хоть ты кол на голове теши.
— Значит, тип-топ? — переспросил он.
— А не похоже? — и тут же крутанулась на скользком паркете, смеясь. Все внимание обращают.
— Похоже, похоже, — согласился он. — Ну, тогда извини: я должен ехать. Тебя подбросить?
Настя молчала, покусывая губы. Подошла к креслу и со вздохом в него повалилась.
— Короче, он пошел на кисмет-лотерею, — развязно сообщила она, закидывая ногу на ногу.
Сергей перестал улыбаться.
— Ничего себе… Следует полагать, внезапно разбогатели? Наследство, видимо? Поздравляю. Единственное, чего в этом случае не понимаю, это зачем он занимал у меня деньги. Во-первых, с такой суммой на кисмет-лотерее делать нечего. Во-вторых, если есть свои, то…
— Ну ладно, хватит! Никто ничего не получил! И никто не разбогател! Он нашел билет. Хотел сдать — а уже нельзя. Тогда он поехал на игру, а я… а я не знаю, что делать!
— Час от часу не легче. Он спятил? Вообще, первый раз слышу, чтобы билеты кисмет-лотереи валялись на дороге. Должно быть, специально для самоубийц подбрасывают…
— Перестань, — нетерпеливо сказала Настя. — Не нуди. Давай, поехали. Что мы резину-то тянем?
— Прости, что тянем? — холодно осведомился Сергей, рассматривая микроскопический заусенец на мизинце. — Какую резину?
— Не понимаешь?
— А что я должен понимать?
— Ну, ехать же нужно! За ним ехать!
— Зачем?
— Ты шутишь? Ты хоть знаешь, чем он рискует?
— Ну, допустим, знаю. Однако, сама посуди, что я могу сделать, если он сам, в здравом уме, в твердой памяти и по собственной воле туда двинулся? Мчаться за ним? А что я ему скажу? Я ему скажу: Леха, пошли отсюда. А он мне ответит: пошел бы ты знаешь куда? И будет прав.
— Ну довольно болтать, прошу тебя! Поедем!
— И не подумаю.
Настя недоверчиво рассмеялась.
— Прекрати, — просительно сказала она. — Ну пожалуйста. Сережа, миленький. Ты же все понимаешь. Мы же не можем его бросить, правда? Ладно, допустим, что он плохой… или там сумасшедший. Ладно. Но я не могу его бросить. Он сумасшедший, он пошел на кисмет-лотерею, а я должна…
— Да никакой не сумасшедший! — резко ответил Сергей. — А ты, с другой стороны, ничего не должна. Ты сама, по своей воле схватилась — и тянешь воз как ломовая лошадь! Кто заставляет? Теперь вот беги спасать от кисмет-лотереи! Замечательно! Просто слов нет! А завтра он банк пойдет брать — тогда что?
— Ладно, хватит, — оборвала она. — В таком случае дай мне денег. В долг дай, в долг.
— Сколько?
— Н-не знаю… ну, тысячу дай.
— Тысячу чего?
— Чего, чего — рублей! Непонятно?
— Не груби. Я дам, мне не жалко, — сказал Сергей, странно улыбаясь. Только скажи, ты в курсе, сколько можно на кисмет-лотерее выиграть?
— Ну?
— Пятьсот тысяч таньга! И это значит — столько же проиграть. Понимаешь? Так что ты будешь там делать с тысячей рублей?
— Я не знаю, — Настя всхлипнула. — Что ты от меня хочешь? Что ты меня мучишь? Я к тебе пришла как к другу, а ты… Хорошо… ладно… я думала, ты… — она встала и потерянно двинулась к дверям, — а ты…
— Стой! — сказал Сергей. — Подожди.
Она послушно остановилась.
— Надеюсь, ты понимаешь, что ничего сделать не сможешь. Более того, не уверен, что и мне это по силам. Тем не менее, — он сделал нервное движение и продолжил: — Короче, предлагаю тебе сделку.
— Опять, — всхлипнула Настя. — Ну зачем, зачем ты снова!
— Можешь меня не слушать, пожалуйста. Тогда — до свидания. Все. Прощай. Если же условия сделки тебя интересуют, я их скажу. Условия простые. Очень простые. Я его оттуда вытаскиваю, но ты остаешься со мной. Навсегда. — С каждым следующим словом Сергей повышал голос. — Поняла? Все! Хватит! Я больше не могу смотреть, как ты мучаешься! Что ты в нем нашла?
— Ты не поймешь, — сухо сказала она.
— Я не пойму! И пусть! Пусть он выдающийся человек, а я этого не понимаю! Пусть он гений — а я не вижу! Ладно! Пусть он уникальный и неповторимый! Пусть он один на миллиард! А я — заурядный и простой! Двенадцать штук на дюжину! Пускай! Согласен! Плевать!.. Но я тебя люблю и не желаю на это смотреть! Ты понимаешь, что жизнь проходит? Ты что же думаешь молодеешь с каждым годом?! Ты собираешься вечно быть молодой?! Да тебе… он осекся на полуслове и продолжил другим тоном: — Я просто хочу сказать, что ты заслуживаешь совершенно другой жизни, и в моих силах тебе ее обеспечить. И — пожалуйста: я и его пристрою как нельзя лучше! Пожалуйста! По любой части! Коммерция? — пожалуйста. Не хочет — пусть на службу. Милости прошу! Да вон хотя бы к Гаджиеву начальником департамента!
— Зачем ему начальником департамента?
— Пожалуйста! В любое другое место! Он хочет лабораторию. Отлично. Будет ему лаборатория! Класса «Е»! Класса «F»! Собственная! Личная! Нет проблем! Пожалуйста! Как сыр в масле кататься будет. Только уж без тебя!..
— Что ж ты сейчас-то его не пристроишь? — презрительно спросила Настя. Она стояла теперь, подбоченясь, и с каждой его фразой к ней возвращалась потерянная было осанка. — А? Жалко, да?
— Да, да! Вот такие условия, да!.. — нервно говорил Сергей. — И не надо дурацких вопросов!.. Потому что я… — Наверное, он хотел бы сказать, что страшно болен и что, некогда мгновенно пораженный ею (так пуля поражает бегущего, так поражает удар жизнелюбца, поднесшего к губам край бокала), он лишь ею одной и может быть исцелен; и без этого сладостного и недостижимого лекарства его собственная жизнь тянется тусклой чередой мелких побед, которыми не перед кем похвалиться, и поражений, о которых не с кем погоревать. — Потому что нет у меня больше сил… ты понимаешь это или нет?