Он захохотал и в восторге хлопнул Настю по плечу.
Денис включил искатель: мощный луч стал метаться по толпе, выхватывая то одну, то другую пригоршню белых, задранных к небу лиц. Многие угрожающе потрясали кулаками и орали что-то, пропадающее в посвистывании двигателя. Вдруг в стороне пыхнуло, просвистело мимо и разорвалось, осыпав ситикоптер снопами холодного сиреневого огня. Денис от неожиданности дернул штурвал, и машину повело. Снова пыхнуло — и на этот раз пролетело ближе.
— Да это они шутихами в нас палят, что ли! — Сергей ответно тряс кулаком. — Ах, сволота! Я же их субсидирую, и они же в меня — петардой! Хозяина, хозяина не признали, козлы! — Он оскалился и крикнул Денису: Давай от греха! Хорошо еще, гранатометов у них пока нет, у сволочей! Но будут, будут! Непременно будут! Вот уж тогда повеселимся!..
— Ба-бах! — этот снаряд был мощнее, и огонь сыпался не сиреневый, а синий, с мрачным фиолетовым оттенком. И еще один, голубой, с раскатцем: Ба-ба-ба-бах!
Кренясь, ситикоптер отвалил в сторону.
— Я не поняла, кого ты субсидируешь? — спросила Настя. Шумопоглотитель сжирал не только вой турбин, но и большую часть голоса — остаток был чужим и плоским как бумага. — Слышишь, Сергей! — она потеребила его за рукав, показывая вниз. — Ты вот их субсидируешь? Вот этих?
— Что значит — вот этих? — неожиданно ощетинился Сергей. — Они тебе не нравятся? А чем они тебе не нравятся? Тем, что вышли на улицы, чтобы потребовать у тебя кусок хлеба? Так они не от жадности это делают, а от отчаяния! Да, если угодно так выражаться, то пожалуйста — именно вот этих! Вот этих, да! Ка-эс-пэ-тэ! Коммуно-социальная партия трудящихся! Именно вот этих, как тебе это ни странно!..
И он вдруг снова захохотал, повторяя «этих вот, именно этих!»
Настя вспыхнула и уже открыла рот, собираясь, перемогая ватное оглушение звукопоглотителя, отчеканить, что он, должно быть, что-то перепутал: вовсе не к ней, а к нему шагают люди с обрезками труб и факелами, поскольку это он — финансовый магнат, паразит, кровопийца, а Настя и сама подчас готова идти за куском хлеба на улицу; но выражение его голубых глаз показалось ей настолько безумным, что она осеклась и, помедлив, сказала только:
— Ну, Кримпсон-Худоназаров, если ты Саввой Морозовым заделался, тогда уж я и не знаю, что сказать… Только имей в виду: он все-таки плохо кончил.
— Не волнуйся, — ответил Сергей. Похоже, сравнение ему понравилось. Не знаю, что там у Саввы с большевичками было, а у меня с этими — железные договоренности! — И, смеясь, показал кулак: — Вот они у меня где!
Лицо его сияло неукротимым восторгом.
Ей показалось, что Сергей и впрямь не в себе — то ли пьян, то ли корку насосался. Да разве могло такое быть? — он себе глотка вина никогда не позволял, не то что корк.
— Разумеется, мне больше по духу первоисточники! Жесткий гумунизм! Понимаешь? Идеи гумунизма должны побеждать, а не этот межеумочный коммуно-социализм! Но ведь им свои мозги не вставишь! Уж и так давлю, как могу. Пусть, ладно… как есть. Потом поправим, если что!
— Лучше бы ты каждому в отдельности помог, — сказала Настя, пожав плечами.
Сергей снова отрывисто рассмеялся.
— Помочь? Ты хочешь сказать — кинуть каждому подачку? А мир пусть останется прежним — вот такой как есть: во зле и ненависти. Верно? Пусть все идет прежним порядком: глупость, злоба, жадность, деньги, власть, страх! И смерть — единственное, что дается бесплатно! Да?
— Ну почему подачки? — морщась, Настя приложила ладони к ушам. Кому-то на школу нужны деньги позарез… на лекарства… у нас во дворе безногий живет — у него коляски приличной нет… или вон Бабец с первого этажа — его бы полечить да на работу устроить, цены бы ему не было. Почему обязательно подачки? Нормальная человеческая помощь. А ты вместо помощи вон куда их заправляешь…
— Даже очень много подачек — это еще не помощь… Помощь — это…
— Конечно! — зло перебила Настя. — Если помочь по-тихому, то ведь никто и не узнает, что есть такой друг народа — Кримпсон-Худоназаров! А тебе без этого никак! Тебе нужно, чтоб на каждом углу!..
— Истинная помощь при гангрене — не зеленка, а хирургическое вмешательство, — упрямо продолжал Сергей. Он уже не смеялся: челюсть выехала вперед, глаза заледенели. — Ампутация! Гниющий член должен быть отрезан и брошен собакам!..
Между тем купол Рабад-центра быстро приближался. Подсвеченный снизу, он висел в белесом небе мерцающим зыбким облаком, и казалось, что следующий же порыв ветра стронет его с места и медленно потащит в дождливую тьму северо-востока.
— Седьмой, седьмой, я одиннадцать двадцать четыре, одиннадцать двадцать четыре, — бубнил Денис. — Прошу немедленно на четырнадцатой, на четырнадцатой… Вас понял, вас понял…
— Вон еще колонна! Давай-ка глянем!
— Что вам эти колонны, Сергей Маркович? — ответно задребезжал Денис, не делая никаких попыток свернуть с намеченного им самим курса. — Они ж ненормальные. Сдуру-то как пульнут по лопастям… Видимости никакой, так еще над этими придурками кувыркаться…
— Я что сказал? Ниже давай, ниже!
Ситикоптер завалился круче и поплыл к самому краю перевернутой чаши. Сергей от нетерпения постукивал кулаком по стеклу.
— Ты смотри, смотри, что делается! — бормотал он. — Нет, ну ты смотри! Подняли-таки! Ах, паразиты! Вышли!
Нервничая, Настя взглянула на часы, потом без интереса посмотрела вниз. Не слишком снижаясь, ситикоптер завис над бугристым морем, запрудившим Восточные ворота. Возле Малахитовой арки — А-образного сооружения, служащего одним из краевых пилонов купола, — происходило что-то чрезвычайно плавное и размеренное: серо-черные волны одна за другой подкатывали к пилону, уже омытому, а потому блестящему, с шумом бились об него, вскипая и осыпаясь светлой пеной, откатывались и снова набегали. Рев, стоящий над этим морем, также имел отчетливо волнообразную природу: у-а-а! у-а-а-а! у-а-а-а-а!
Через секунду зрительный обман рассеялся (как на рисунках, демонстрирующих силу оптических иллюзий, где вогнутый угол с неслышным щелчком мгновенно становится выпуклым) и она вскрикнула от страха.
Черные волны были людьми, блестела не вода, а каски и щиты кобровцев, светлая пузырящаяся пена образовывалась белизной искаженных лиц; ближе к воротам оранжевых огней было меньше — там факелами орудовали как дубинами, и они гасли.
Прошло еще полсекунды; внизу и справа что-то кратко полыхнуло, и в то же мгновение время сплющилось и стало растягиваться, вмещая в каждую секунду бесчисленное множество событий. Она встретилась взглядом со счастливыми глазами Сергея, горящими на оранжево-розовом, озаренном факельным светом лице; Денис рванул штурвал на себя; застонав от усилия, ситикоптер взмыл вверх; расстояние между ним и пущенной снизу ракетой быстро сокращалось; лопасти бешено работали; купол Рабад-центра перекашивался и уходил за левое плечо; «Бог ты мой!..» — услышала она и не поняла, откуда; перегрузка вжала в кресло; полыхнуло еще раз — теперь совсем близко, — вся кабина озарилась этой вспышкой, и она удивилась, что на лице у Сергея все та же гримаса; что-то захрустело так, будто сказочный великан переламывал о колено телеграфный столб; посыпалось стекло; ее швырнуло было на пол, однако ремень не порвался, и она осталась в кресле; машина еще летела вверх, но уже крутилась волчком; опять ударило, захрустело; Настя вертелась в катящейся по камням бочке; удар, удар, хруст; и еще один удар, от которого она потеряла сознание.
