Она бесцельно бродила по кабинету, поминутно глядя на часы и незаметно впадая в состояние тихой истерики. Давно уже должен был проснуться… прийти сюда… поздороваться… Его нет. Наверное, робеет. Она могла понять его робость — ей самой казалось странным увидеть его сейчас; и вместе с тем страстно этого хотелось. Сердце сладко ломило. Конечно же, он спит еще, ленивец… Дверь заскрипит, когда она осторожно нажмет на ручку… там такая скрипучая дверь… и он проснется. Холодок побежал по спине. Вообразила собственные легкие шаги… вот уже стоит у изголовья… протянув руку, нежно касается русых волос… Фу, глупость какая — там же Кандыба, будь он неладен! А если бы Кандыбы не было? Может быть… да, да… наверное… Сегодня Николай уедет в область, и они увидятся не скоро… день или два точно… кто знает, может быть и больше? Может быть, неделю?.. Это слово звучало пустым звуком: как можно не видеть его неделю? Она часто и прерывисто дышала, руки холодели. Конечно, конечно, если бы не Кандыба!.. Она бы пошла сама. В конце концов, две тоски — его и ее — стоят же нескольких шагов по лестнице?!
Внезапно ей пришло в голову, что Кандыбы может и не оказаться в комнате. Нет, действительно: ему нужно умываться, бриться… И если Кандыба по своим делам вышел, допустим, в туалет… Ведь нужно буквально три секунды! Ведь она хочет сказать только несколько укоризненных и нежных слов: «Ну почему же ты не идешь ко мне, Коля! Я понимаю, ты тоже смущен, ты чувствуешь неловкость после того, что случилось вчера… но пойми — любовь искупает все!»
И тут же выскользнуть!
Трепеща, она поднялась и вышла из кабинета.
— Если позвонит Бондарь, — сказала Твердунина, чувствуя, как перехватывает дыхание, — пусть ждет у телефона… я вернусь через минуту.
— Чтой-то вы взбледнули, Александра Васильевна, — заметила Зоя Алексеевна. — Может, чайку?
— Потом, потом…
Коридор был пуст. Она подошла к лестнице, занесла ногу — и замерла, услышав негромкий, скрадываемый расстоянием, кошачий голос гостиничной двери… затем щелканье замка, басовитое покашливание… шаги, наконец… и, легко и бесшумно повернувшись, поспешила назад, снова задыхаясь — и снова не от торопливости движений и не от того, что сдерживала дыхание, поскольку собственное дыхание казалось оглушительным, — нет, нет! — а потому, что любимый уже поднимался к ней и через несколько секунд должен был подойти к дверям ее кабинета!
— Чаю, Зоя! — ликующе крикнула она, врываясь в предбанник, а через мгновение уже сидела на своем месте, держа в руке карандаш и озабоченно сводя брови над какой-то бумагой, слова которой прыгали и заслоняли друг друга.
Догадка ее была совершенно верной: не прошло и минуты, как стукнула дверь… послышался рокочущий бас… тяжелая поступь… почему-то она не узнавала голоса… Бас рокотал, приближаясь, Александра Васильевна удивленно приоткрыла рот, поднимая глаза на звук раскрывающейся двери, — и карандаш выпал из пальцев, как если бы они мгновенно стали гипсовыми.
— Га-га! — произнес Степан Ефремович Кандыба.
Повел шеей, и еще раз:
— Га-га!..
За ночь он весь как-то расправился, раздался (так сама собой расправляется хорошая шерсть, вынутая на воздух после долгого хранения): фигура высилась горой, неохватные плечи были разнесены метра на полтора, мощная шея держала тяжелую голову, поставленную несколько набок — должно быть, для того, чтобы усилить впечатление силы и надменности, и серебристый бобрик прически посверкивал — будто дружные озимые, кое-где побитые изморозью.
— Га-га! — откашлялся наконец он и благожелательно проревел, нависая: Да сидите, сидите! В ногах правды нет. Правда не в ногах! Верно, Александра Васильевна?
Встать она в эту секунду при всем своем желании не смогла бы, но нашла силы немо кивнуть головой и, кое-как нащупав карандаш, указать им на кресло.
— Прошу вас, я… — выговорила Твердунина, делая еще одну попытку подняться. — Здравствуйте, Степан Ефремович…
— Да сидите же, сидите, — сказал он, усаживаясь. Кресло похрустывало. Какая вы, право, импульсивная. У нас ведь… — И вдруг, уперевшись тяжелым взглядом в лицо и сделав несколько сосущих движений, которые так пугали ее ночью, закончил фразу: — …рабочая обстановка, а не танцульки… Сидите уж.
Она перевела дух, слабо улыбаясь и кивая.
— Вот так, Александра Васильевна, — протянул Кандыба. — Да-а-а…
— Да-да, — потерянно отозвалась она. — Несколько неожиданно… простите, я… Как говорится… такая вот ситуация… — помахала карандашом в воздухе, — сегодня с утра запарка… масса дел, но… как вы спали?
— Отлично спал, — ответил Кандыба. — Снов рассказывать не буду, если позволите. Позволите? — И заухал: — Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— Да, да, сны… конечно, — кивнула Твердунина, не зная, что сказать. У нас тут хорошо, спокойно…
— Вот уж верно: спокойно, — иронично согласился он. — Можно расслабиться.
— Расслабиться? Да почему же сразу расслабиться? — заговорила она, понемногу приходя в себя. — Вот, пожалуйста, — поднялась на ватных ногах и сделала шаг к стенду. — Вот, Степан Ефремович, кривая укосов неуклонно ползет… а вот, обратите внимание, удои…
— Удои? — переспросил «первый».
— Ну да, удои. Заметьте вдобавок, что в третьем квартале…
— Бросьте, — сказал вдруг Кандыба жестко. — Что вы мне про удои? Какое мне дело до ваших удоев? При чем тут? Вы что, не понимаете? Вы думаете, удои важнее моральной стороны вопроса?! Меня совсе-е-е-ем другое интересует! Удои?! Хорошо же! Если вы так, тогда и я вам прямо! А то что ж мы все обиняками! Вы мне лучше теперь расскажите, товарищ Твердунина, о своих отношениях с товарищем Мурашиным! Это я с удовольствием! Это не удои! Разве могут какие-то там жалкие удои? Это роман! История соблазнения! «Второго» обкома «первым» райкома!.. И когда! Когда все прогрессивное с замиранием. Когда у честного не стоит. Вопрос, с кем он сегодня. Честные люди с рабочими Маскава! А они тут несмотря на. Что им? Там братья по классу штурмуют цитадели. Пусть их. А тут секретарь секретаря. Что вы! Никак не могут удои! Сравниться ни в коей мере. Так что давайте ближе. Как говорится, к делу. А то укосы, понимаешь!.. удои!..
И Степан Ефремович, уперевшись в нее тяжелым и злым взглядом, отвратительно зачмокал.
Она окаменело молчала.
— Ну, не хотите сейчас, давайте в другом порядке, — хмуро сказал Кандыба через полминуты. — Сначала о нашем общем деле… а потом уж о вашем персональном. Что с мобпрограммой? Что с мавзолеем? Я вас спрашиваю или кого?
— Что? — слабо переспросила она.
«Первый», многократно расслаиваясь и трепеща, снова выплывал к ней из того глухого и мертвого тумана, в который она погрузилась после его слов.
— Мавзолей, говорю!
— Мавзолей?.. Да, да, мавзолей… работы идут, Степан Ефремович… близятся к завершению работы и… и в двенадцать часов митинг… соответственно… простите, я ослышалась… что вы сказали? Персональное дело? Кажется, я… — она поднесла пальцы к вискам. — Мне что-то нехорошо сегодня… мне показалось, вы сказали, что… или я… нет?
