— Дело хорошее, — Астафьев поднялся со скамьи, накинул куртку. Повернулся туда-сюда перед зеркалом. Удовлетворенно улыбнулся. — И впрямь, пошли. Погодка-то — видишь какая!
— Какая? — не понял Плетнев.
— Наркомовская, вот какая!..
— Ишь ты, наркомовская, — Плетнев невесело хмыкнул. — Скажешь тоже.
Но вечер и впрямь был замечательный — теплый и сухой. На бульваре царило состояние всеобщей беззаботности: стайки смеющихся девушек, пацанва на великах, старики хмурятся за шахматами, женщины судачат на скамьях…
Все это резко диссонировало с обстоятельствами собственной жизни Плетнева, и он, поглядывая по сторонам, невольно хмурился.
Некоторое время шагали молча.
— Здорово он тебя сегодня, — заметил в конце концов Астафьев. — По расширенной программе…
— Кто? — Плетнев так недоуменно сморщился, будто не понимал, о чем идет речь.
— Ну кто? Карпов.
— Эка невидаль! Если б впервые…
Плетнев независимо пожал плечами и сплюнул.
Астафьев хмыкнул.
— Да ладно тебе, не переживай, — сказал он. — Не уволят. Вообще, он к тебе не по делу пристает. Другие тоже иногда опаздывают, и ничего. Просто ты независимость свою демонстрируешь.
Плетнев опять поморщился. Нужны ему эти утешения!..
— Ничего я не демонстрирую, — буркнул он. — Приказы исполняю. Что еще надо?
— Ты сам не замечаешь. Как бы сказать… ну, понимаешь, ты внутренне слишком независим. А он нутром чует. Ты ведь ему подчиняться должен беспрекословно. И самым умным считать. Я начальник — ты дурак…
Плетнев молча посмотрел на Астафьева.
— А ты внутренне зависим?
— Не знаю, — Сергей пожал плечами. — Наверное, я внутренне более зависим, так я скажу…
— И я не знаю, — мрачно сказал Плетнев. — Зависим, не зависим… Я себя веду, как устав предписывает! Подчиняюсь старшему. Что еще? — не наизнанку же вывернуться!
Навстречу им чинно шагали три пигалицы в похожих светлых плащиках. Миновав, дружно прыснули. Астафьев посмотрел вслед, потом спросил, подмигнув:
— Видал?
— Видал, видал, — хмуро отозвался Плетнев.
— Эх, девчонки-то, девчонки что делают!.. — вздохнул Астафьев. И вдруг заявил: — Жениться тебе нужно, вот что я скажу!
Кое-какие мысли на этот счет, касавшиеся Лизы Голиковой, с которой дружила его младшая сестра Валька, Плетнева когда-то посещали, но он совершенно не собирался ни с кем ими делиться.
— Думаешь? — спросил он тоном, в котором звучала если не угроза, то как минимум предостережение.
— Я же знаю, чего ты хочешь, — пояснил Сергей.
— И чего же?
— Да перестань, — отмахнулся он.
Чего Плетнев хотел, он и в самом деле знал. Потому что сам хотел того же. И все в подразделении… ну или почти все — те, во всяком случае, кому возраст еще позволял, — хотели этого. А именно — попасть в ПГУ. То есть в Первое главное управление КГБ. Потому что разведчиками становились именно там.
— А времена сам знаешь какие, — вздохнул Астафьев. — Без поддержки ничего не выйдет. К тому же, понимаешь… Вот отец всю жизнь учил восточные языки. Штук восемь знает. Персидский, дари, пушту, пехлеви… еще диалекты какие-то. И судьба его — Афганистан. А мне этот Афганистан совершенно не интересен. И восточные языки не интересны. Я английский, французский, немецкий, итальянский с большим интересом учу. Не знаю, как ты, а я хочу работать по Европе. Или по Канаде. Понимаешь?
— Понимаю, — отозвался Плетнев.
— Только, говорю, времена такие, что без соответствующей поддержки ни Канады, ни Европы не видать, как своих ушей. А если, например, жениться, — сказал Астафьев, усмехаясь и понижая голос, — и если, например, ее папа член ЦК, то… Разве он для единственной дочки чего-нибудь пожалеет?
Плетнев и раньше от их разговора был не в восторге, а теперь он ему совсем разонравился. Конечно, он понимал, что Сергей шутит. И немного подначивает. Но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, верно? И, с другой стороны, шутки шутками, а у Астафьева-то отец генерал-лейтенант, а потому и шансов больше. В общем, с его стороны это выглядело как-то несолидно.
— Проехали, — сухо сказал он. — Замнем для ясности.
Астафьев рассмеялся.
— Да ладно тебе! Шуток юмора не понимаешь. Просто обидно, что такие таланты пропадают… У тебя язык — раз. Спортивная подготовка — два. Боевое мастерство — три. Короче говоря, ты — гармоничная советская личность. Если б еще ментов на досуге не метелил, цены бы тебе не было! — Он снова рассмеялся. — Но все равно: если таких выгонять, кто останется?
— Не знаю, — буркнул Плетнев. — У нас незаменимых людей нет.
— Ладно тебе! Можно ведь что-то придумать…
— Можно, да, — Плетнев саркастически фыркнул и добавил, копируя интонацию Карпова: — С волчьим билетом метлой махать.
Они молча дошли до метро.
— Слушай, чуть не забыл, — спохватился Плетнев. — Я зачем тебя прогуливать повел: Кузнецов просил свою горячую благодарность передать.
— Какой Кузнецов?
— Не помнишь? Ну врач-то…
— А, врач!..
— Все в порядке. Твоими молитвами в Афганистан едет…
— Ну, здорово! Значит, батя замолвил словечко.
— Спасибо ему скажи.
— Скажу, — кивнул Сергей. — Только не сегодня. Он сейчас в Кабуле.
Гератские писцы
Красный свет упорно не желал меняться на зеленый. Скопившиеся у перекрестка машины отчаянно сигналили. Их дружный вой не вызывал ни малейшего беспокойства регулировщика.
КАБУЛ, ИЮЛЬ 1979 г
Когда гудки стихали, откуда-то доносился голос муэдзина, призывавшего правоверных на второй намаз.
Генерал-лейтенант Астафьев, направленец ГОУ Генштаба, сидел на заднем сиденье второй из двух черных посольских «Волг» рядом с генерал-полковником Огневым, Главным военным советником в Афганистане, и смотрел в окно.
Ему не часто доводилось просто так посмотреть в окно. В Кабуле он бывал раза четыре в году, но всегда в спешке, под грузом множества неотложных дел. Возвращался в Москву и жалел, что опять не увидел, как живут в Кабуле нормальные люди.
А сейчас он смотрел в окно и видел эту жизнь.
Сутулый старик пронес охапку желтых веников. Навстречу ему два мальчика катили тележку с луком.
У пристенка чайханы расположился чтец Корана — кори-хон. Заунывное пение иногда вознаграждалось мелкими монетами, блестевшими на расстеленном платке.
Недалеко от кори-хона мальчишка лет шести, щеря редкие зубы, яростно брызгал на асфальт водой из поломанного пластмассового ведра, порождая временами небольшую красивую радугу. Но кори-хон не радовался ей, а, напротив, ежился, посматривая в сторону мальчишки неодобрительно и даже с опаской.
