В одном бараке тихо делала свое дело дизентерия, в другом на пространствах двухъярусных нар в мареве жара бушевал и горячился тиф. Кто-то из узников в беспамятстве гремел строевыми командами, другой кричал: «Кверху! Кверху углом!..», третий яростно втолковывал что-то своим призрачным собеседникам, четвертый слепо метался в проходе и то одним прыжком взлетал на верхние нары, то опять соскакивал вниз… Под их вокзальный гвалт санитары без спешки разносили питье, писарь хладнокровно, с немецкой пунктуальностью заполнял бумаги номерами и диагнозами.
Ольга обратила внимание на одного из тифозных — странно молчаливого, в отличие от других. Иногда только нашептывал что-то в бреду. Смуглый такой парень лет двадцати.
Ольга чаще других подходила к нему, смачивала губы водой. Спросила у Киры.
— А, этот-то, — Кира успела отучиться два курса, пошла на фронт добровольцем, в лазарете числилась врачом. — Должно быть, умрет скоро. Температура задавит.
— Ничего не умрет! Почему он должен умереть?! — резко спросила Ольга. — Почему ты его не лечишь?
Кира бессильно махнула рукой, и ее землистое лицо исказилось.
— Господи, да чем лечить-то?! Карболкой? Будто сама не знаешь…
Медикаменты в хранилище аптечного барака были — тоже, должно быть, в соответствии с каким-то скрупулезным приказом, который регламентировал устройство и жизнь лагеря. Однако на нужды лазарета выдавались не все. Как правило, только раствор карболовой кислоты, тройной раствор и хлорная известь — асептики, призванные не допустить распространения заразы на мирных жителей краснокирхного городка Фаллингбостель. Подчас главный врач лазарета доктор Гурке, брезгливо заглядывавший в барак не чаще раза в неделю, мог вдруг расщедриться и выдать граммов триста перманганата калия, банку йода, несколько литров резорцина в качестве эффективного жаропонижающего, сочетавшего, правда, это благотворное свойство с крайней ядовитостью. Похоже, доктор почитал за благо не распылять попусту медицинские средства, которых столь жадно жаждал фронт, на советских военнопленных. Жизнь пациентов была завершена; если бы он их пытался лечить, она, жизнь, могла протянуться еще две-три недели, скажем, до отправки очередного этапа в спецлагеря СС Нейенгамме или Заксенхаузен; в противном случае закончится уже здесь, на Люнебургской пустоши. Тем более верно это было на фоне эпидемии тифа, каждый день уносившей три-четыре сотни заключенных…
…Бронников день за днем просиживал в библиотеке над протоколами Нюрнбергского процесса.
Читал, выходил курить, снова читал.
Нет, не укладывалось это в голове, ну просто никак не укладывалось!..
Почему-то очень важным было представить себе этого доктора Гурке, вообразить его верную германскому долгу душу, с которой реляции начальства снимали ответственность и ставили его в один ряд с другими честными шестернями, энергично и четко крутившимися в железной машине великой Германии… Должно быть, доктор Гурке часто повторял чеканные формулировки начальственных приказов, касавшихся порядка обращения с советскими пленными: «Большевизм является смертельным врагом национал-социалистской Германии!.. Перед немецким солдатом стоит противник, обученный не только в военном, но и в политическом смысле — в духе разрушающего большевизма. Большевистский солдат утратил право претендовать на обращение с ним в соответствии с Женевским соглашением!..» Или еще: «Всякое снисхождение и человечность по отношению к советскому военнопленному строго порицаются!..»
Часов в пять Бронников закрывал книгу и покидал читальный зал.
Верный ленинец
От батарей центрального отопления несло жаром. Министр оторвался от документа, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки, украшенной погонами Маршала Советского Союза.
Негромко загудел телефонный аппарат. Устинов снял трубку.
— Устинов…
— Товарищ министр обороны, Котельников беспокоит, Ижевск! Добрый день!
— Добрый, — отозвался маршал, кося глазом в недочитанную реляцию. — Новости?
— Дмитрий Федорович! Хочу отрапортовать насчет «Осы»!
— Насчет «Осы»? — переспросил Устинов.
Зенитно-ракетный комплекс «Оса» пошел в войска недавно. Делал его Ижевский электромеханический завод. Весной Устинов ездил по оборонным предприятиям, заглянул и туда. После совещания пошли в цех — продемонстрировать министру серийные образцы комплекса. Выслушав доклад, он спросил:
— А почему четыре ракеты на машине?
— Больше не помещается, товарищ министр обороны, — развел руками главный инженер завода Котельников. — Комплекс монтируется на автомобильной базе. Лимит веса и габаритов не позволяет…
— Ерунда! Нужно удвоить боекомплект!
— Но…
— Габариты и вес — это ваша забота! — сердито оборвал министр. — Об исполнении доложите!..
Этот разговор происходил полгода назад.
— Слушаю, — сказал Устинов бесцветным, незаинтересованным тоном, хотя по голосу Котельникова сразу понял, что тот звонит с хорошими вестями.
— Дмитрий Федорович! Пришлось подключить Грушина. С пониманием отнесся, активно участвовал в работе… В общем, все выжали, Дмитрий Федорович, до последнего грамма! Восемь не получилось. Но шесть хорошо разместили! И машина приобрела такой вид, знаете… элегантный! Гораздо лучше выглядит после переделки…
— Шесть? — переспросил Устинов. Он отлично все слышал, просто нужна была лишняя секунда, чтобы решить: жать на них дальше? или уже все выжато из конструкторов, инженеров, из технологии?
— Да, Дмитрий Федорович, шесть!
— Ладно, — сказал министр. — Как в той поговорке — с паршивой овцы хоть шерсти клок. Оформляйте документацию…
И положил трубку.
Вернуться к бумагам он не успел, потому что дверь приотворилась и в кабинет вошел начальник Генерального штаба Огарков, в результате чего количество маршалов Советского Союза увеличилось здесь вдвое.
МОСКВА, 10 ДЕКАБРЯ 1979 г
— Входите, Николай Васильевич. Прошу.
Огарков сел на стул напротив стола.
Устинов снял очки, отчего его лицо, будто потеряв важный элемент армирующей конструкции, вытянулось книзу и утратило некоторую долю присущей ему сановности. Протирая, сказал недовольным и усталым тоном:
— Политбюро приняло предварительное решение о временном вводе войск в Афганистан.
— М-м-м… Состав и количество?
— Группировка численностью семьдесят пять — восемьдесят тысяч человек.
Огарков несколько секунд молчал. Потом заговорил голосом человека, потерявшего надежду быть услышанным.
— Дмитрий Федорович! Это же чистой воды авантюра! Не решим мы там никаких задач такими силами! И обстановку в стране не стабилизируем! Если вводить войска, то понадобится тридцать — тридцать пять дивизий! Ведь необходимо перекрыть границы с Пакистаном, занять важнейшие населенные пункты, аэродромы, коммуникации! Не допустить проникновения в Афганистан новых вооруженных отрядов оппозиции! Остановить приток оружия! Разоружить сопротивляющиеся отряды внутри страны!.. Ну, я не знаю! Давайте до ввода войск хотя бы командно-штабное учение проведем! Может быть, по его результатам сможем убедить!
