То есть он честно прожил жизнь и вправе ожидать достойного ее завершения.
Однако перед самой кончиной является ему не ангел, посланник Божий, а самый настоящий черт: рыжий, смешливый, с рогами. И, приветливо помахав хвостом, садится на край одра.
— Зачем ты пришел, нечистый? — слабым голосом спрашивает умирающий.
— Как зачем? — хихикает черт. — Душу твою забрать.
— С какой стати? — противится партиец. — Я ангела жду.
— Первым прихожу я, — терпеливо разъясняет бес. — И задаю вопрос. Ответишь — оставлю в покое. Нет — пеняй на себя. Готов?
— Не знаю… — хрипит без трех минут покойник. — Зачем это?!
— Порядок таков, — сухо отвечает черт. — Не скрипи, лучше соберись как следует. Это важное испытание. Или — или. Итак, знаешь ли ты, что такое ВНСП?
Умирающий для начала теряет дар речи: он ждал чего-то важного, судьбоносного, а у него спрашивают расшифровку идиотской аббревиатуры.
— Всесоюзный… научный… совет… переводчиков?
— Это был твой первый ответ. Неправильно.
— Временные нормы… строительства переездов?
— Это был твой второй ответ, — отмечает вежливый черт. — Неправильно.
— Высшая нервная санитарная программа? — в отчаянии гадает отходящий.
— Это был твой третий ответ, — повышает голос нечистый, начиная от рогов до хвоста светиться багровым пламенем. — Неправильно!
— А как же правильно? — стонет мертвец.
— Все! На! Свете! Провокация! — ревет черт и с диким хохотом выхватывает из помертвелого тела залившуюся слезами душу…
Бронников, бывало, трунил: ну что, Моцарт ты наш, навалял еще пару-другую опусов? Что тебе стоит! с твоей-то легкостью!.. Это наше сальерское дело, кислое да унылое: на заду сидеть ровно, бездарностью своей мучиться, строчить, вычеркивать… перечтешь — пот на лбу: все тупое, громоздкое, ни искры, ни мыслицы… всюду мнятся лишние слова!.. А вам-то, избранникам небес, что? Левым рукавом махнул — страница нетленки, правым плечиком повел — другая!
Юрец грустно отшучивался.
«Жили-были Моцарт и Сальер…»
* * *
Должно быть, Портос одиноко изнывал в мрачных подозрениях своей совершенной и окончательной заброшенности: все ушли, никого нет!.. точно, точно: бросили одного подыхать с тоски и голода!.. С визгом кинувшись в проем раскрывающейся двери, едва не сбил употелого хозяина с ног.
— Тихо!.. сейчас пойдем.
Обнадежив, потрепал за ухом; разгрузив сумки (картошка, зараза, загромоздила полприхожей: девять кило в трех пакетах, не шутка), прицепил собаку к поводку и пошел на рынок.
По дороге думал о вчерашнем.
Он не то чтобы сгорал от нетерпения, но раз по сто в день вспоминал, конечно: Шегаев читает.
Два читателя уже отработали. Артем кое-что дельное присоветовал, но по мелочи. А после Юрцовых замечаний (семь страниц мелким почерком) почти месяц возился. Метод Рекле — режь-клей — не сильно помог, большие куски пришлось заново перепечатывать.
Теперь Шегаев. Почти неделю уже. По складам, должно быть… все читают очень медленно… а если разобраться, что там читать-то?!
Ждал-ждал, и, как всегда это бывает, ожидаемое случилось вчера как гром с ясного неба: открылась дверь, и вошел Игорь Иванович.
Поздоровался, поставил сумку в угол и сел.
Бронников с досадой понял: не дочитал. Если б дочитал, так сразу к делу… ничего подобного.
Заговорили бог знает о чем, что на язык навернулось: как ныне в школе математику преподают, хороша ли собака редкой породы ягдтерьер (Шегаев года два назад ездил к какому-то своему лагерному товарищу в охотхозяйство и видел: мелкая, бесстрашная, пасть как у всех терьеров — крокодилья), стоит ли выписывать на будущий год «Новый мир» или уже никогда в этом журнале ничего приличного не появится… Бронников в очередной раз вздохнул о своем разговоре с Семен Семенычем (ну и впрямь: позвонил, поздоровался, спросил, как добрый товарищ, о самочувствии, о делах; не грозил, не стращал, к себе не требовал — чисто приятельская беседа получилась, будь она неладна; Бронников тоже вел себя более чем сдержанно, вежливо, если не сказать любезно; на том и распрощались, а в чем смысл, он не понял). Игорь Иванович понимающе покивал, вздохнул, заметив, что эта публика просто так ничего не делает, когда-нибудь суть дела прояснится. С поверхности выглядит очень мило, а вот что у них внутри заныкано, какие ходы задуманы, каким боком дело в любую секунду повернуться может — это вопрос. В любом случае, не к добру звоночек.
— К докторам снова не хотелось бы, — улыбаясь одними губами, сказал Бронников.
— Да уж чего хорошего, — согласился Игорь Иванович.
Помолчал, о чем-то размышляя, потом вздохнул, потянулся за сумкой и вдруг (вот оно, как гром-то с ясного неба!) сказал:
— Ну а что касается вашей рукописи…
И достал из сумки папку.
В ту самую секунду (как будто раньше не мог сообразить!) Бронников вдруг понял, какую страшную ошибку совершил он, до сих пор не переменив фамилию героя на какую-нибудь выдуманную. Кира когда еще советовала!.. «Игорю Ивановичу будешь давать? — Конечно. — Ему трудно твои выдумки с собой соотносить, переименуй. — Да разве выдумки? Все с его слов! — Вот увидишь».
— Прочитали?
— Вчера еще…
Невыносимо тянет! Бронников заерзал.
— М-м-м… Ну и как?
— Кхе-кхе.
Вынул из кармана трубку, задумчиво пососал мундштук.
— Видите ли, Гера.
Поймал его ожидающий взгляд и нахмурился.
«Все! — с оборвавшимся сердцем подумал Бронников. — Не по нему! Вранье написал! Ах, что же делать, что делать!..»
— Мне очень, очень понравилось, — с чувством сказал Шегаев.
Бронников обомлел.
— Вы напрасно, конечно, мою фамилию здесь оставили…
— Да-да-да! Только что об этом думал! Напрасно, напрасно!
— Из-за этого некоторые эпизоды мне трудно соотносить с реальностью…
— Верно, верно… зря, зря!..
— …поскольку…
— Да-да-да!
— Гера, что с вами? — помедлив, удивленно спросил Игорь Иванович, глядя на него поверх очков.
Бронников осекся. Откашлявшись, сказал через секунду:
— Извините, Игорь Иванович. Продолжайте…
— Да, значит… В рукописи я кое-какие замечания делал… Посмотрите, — раскрыл, листнул: — Вот так примерно. Галки ставил… а если пояснить надо, стрелку. А писал на обороте. Разберетесь…
Закрыл папку, положил на кушетку.
— Ну а как вообще? — с легким разочарованием спросил Бронников, покрутив в воздухе пальцами. — Читается?
