Шегаев то ли не понимал желания автора потолковать о своем труде, то ли не считал нужным его разделять. Пожал плечами:
— Нормально.
Бронников вздохнул.
— Ладно. Спасибо, Игорь Иванович.
Шегаев снял очки и стал, морщась, протирать стекла носовым платком. Потом посмотрел на свет и вдруг сказал:
— Зря вы его в рыцари произвели.
— Почему зря?
— Не было никаких рыцарей… впрочем, это дело ваше. Я же не писатель.
— Подождите, подождите — как же не было? Вы сами рассказывали!
— Я упоминал об ордене… Все так и было, громили чекисты тамплиеров, было дело… и розенкрейцеров, и теософов, и еще какие-то организации анархо-мистического толка… их в тридцатые годы много расплодилось. Но я же не говорил, что меня посвящали в рыцари. Тем более Игумнова. Представляю себе Илью Мироновича на подобном маскараде!.. Впрочем, я не вправе лезть в вашу кухню. Это ваше дело…
— Мне казалось важным это посвящение… это рыцарство.
Шегаев пожал плечами.
— Чем же?
— Ну вот когда вы с Рекуниным хотели идти… разве не рыцарство?
— С Ретюниным, — поправил Игорь Иванович и заметил: — Тут вы почему-то фамилию изменили…
— Ну да… ведь это, в каком-то смысле, поступок рыцарский, правда?
— Мне трудно судить. — Шегаев вздохнул. — Можно и так на вещи смотреть, конечно… Посвящен в рыцари, потому и пошел. Но можно ведь и иначе — пошел, тем и посвятился. В сущности, человеку каждую минуту приходится выбирать, верно?
— Да, но выбор не такой жесткий.
— А этого мы, Гера, знать не можем.
— Ну хорошо… а еще примеры можете привести? Где еще кажется, что я выдумываю?
Шегаев хмыкнул.
— Да на каждом шагу. Чего ни коснись. Вот, например, бухгалтер Вагнер, в прошлом психиатр…
— Это я понимаю, — поспешил перебить Бронников. — Бухгалтера я с Юрцовского отчима списал, с покойного.
— Да я не против. Читать странно, конечно, потому что я никакого Вагнера отродясь не встречал… но я же говорю — мне в вашу кухню лезть не след, — Шегаев пожал плечами. — Или вот, скажем, про эту лису.
— А что про лису?
— Не было никакой лисы. Не знаю, откуда вы ее взяли. То есть, может, и была, но никто не видел. Так сказать, история сведений о ней не сохранила. А вы черным по белому пишете: лиса. Выла вслед обозу.
— Игорь Иванович, разве это выдумка? Если я напишу «птица пролетела», это тоже, что ли, выдумка? Птицы беспрестанно туда-сюда летают, какая-нибудь в любую секунду может пролететь!
— Я не спорю… я сразу сказал: ваше право. Писательское… Но, с другой стороны, вы кое-что здорово угадали. Я вам этого не рассказывал… вот это мне особенно понравилось.
— Что, что я угадал? — снова засуетился было от счастья Бронников, но тут же взял себя в руки. — Например?
— Да вот про Камбалу, например… был там такой, да, очень похожий. Только его Рубцом звали — трех пальцев на левой руке не хватало. Еще насчет начальника станции похоже…
— Петрыкина?
— Я не знал фамилии… он у вас Петрыкин? Ну да, насчет Петрыкина. Как живой! Между прочим, я его и впрямь потом в красной шапке видел. Только на другой станции, не на Галечной…
— Не на Песчанке, — поправил Бронников.
— Ну да, если по-вашему — не на Песчанке. Его, как освободился, начальником Комсомольской сделали…
— А заметили, что я слово «сателлит» в старом написании использовал?
— Ну а как же, конечно. Тогда так и говорили…
В общем, мало-помалу Игорь Иванович разговорился и пролил на его измученное неизвестностью сердце целые пригоршни бальзама: и то ему, оказывается, понравилось и запомнилось, и это, а кое-что даже рассмешило, и теперь он снова посмеивался, вспоминая прочитанное.
Бронников улыбался, гладил лежавшую на коленях папку.
— Ну что ж, — вздохнул Игорь Иванович. — Пойду, пожалуй.
— Да посидите! Помните, что завтра проводы у нас?
— Помню… вот уж радость, — Шегаев скривился. — Занесет еще парня куда-нибудь не туда. Толкуй потом… что умер честно за царя, что плохи наши лекаря…
Надо сказать, о своих отношениях с Шелепой и мастеровыми Бронников Шегаеву не рассказывал: отчего-то язык не поворачивался. И Юрцу наказал строго-настрого.
— И что родному краю поклон я посылаю, — сухо закончил он. — И не говорите… Тьфу, тьфу, тьфу. Нет, не занесет. Надеюсь, во всяком случае…
Игорь Иванович вскинул на него взгляд, но тут хлопнула подъездная дверь, и под лестницу к ним ввалился Юрец.
— Сумерничаете? — бодро спросил он, извлекая из кармана бутылку «андроповки». — Давай аршин!
— Бытовое пьянство неминуемо переходит в алкоголизм, — счел должным предупредить Бронников, нашаривая стакан. — Погоди, чашки сполосну… Что это ты? На ровном месте?
— Не на ровном, а от экзистенциальной тоски. Новостей наслушался!
— Тише ты! — шикнул Бронников. — Что за манера орать на весь дом!
— Вечером «Свобода» принималась — пальчики оближешь, — вполголоса пояснил Юрец. — Там такое творится!
— Мне пять грамм, — предостерег Шегаев. — Интересные новости?
— Офигительные, — Юрец взял чашку. — Давайте-ка. А то сейчас сердце лопнет…
Выпил, сморщился, сунул в рот печенье, заговорил, рассыпая крошки.
— Новостей полно, и одна другой веселее… Первая — Щелоков застрелился!
Новость и впрямь была аховая. Год выдался урожайный — сначала Цвигун, потом жена Щелокова. «Еще Суслов», — вставил Бронников. Юрец возразил: Суслов не стрелялся. «Свечку держал?» — воинственно поинтересовался Бронников. Игорь Иванович покачал головой и зачем-то поинтересовался, из чего. «Из ружья, — сказал Юрец. — «Свобода» сказала, одет был по форме, при всех регалиях. Генерал армии, не хрен собачий. И бац! — вслед за благоверной». «Вот звону-то было, если при всех регалиях, — заметил Бронников. — А почему из ружья? Что у него, пистолета не нашлось? Согласись, как-то не вяжется: при регалиях, а босой».
Перебрали все подряд: бриллиантовое дело, икряное, директор Госцирка, теперь вот, говорят, директора «Елисеевского» под расстрел… Бронников заметил, что с директором «Елисеевского» ему более или менее понятно: а там икра, а там вино, и сыр, и печки-лавочки. А вот на чем погорел директор Госцирка, совершенно невдомек: у того, по идее, одни клоуны. Игорь Иванович высказался в том смысле, что новая метла по-новому метет.
— Да как шустро метет, — отозвался Юрец. — Медунова вывели из состава ЦК… Говорят, Краснодар вообще шерстят по-черному. Увольняют, из партии гонят, под суд отдают.
