— А понятного что? — возмутился Бронников. — Что вы словеса плетете? Вы ясно можете выражаться?
Тот посмотрел долгим взглядом, поиграл желваками.
— Ну а как вам еще объяснять, если вы простых вещей не понимаете?
Уперлись друг другу в глаза; Бронников смотрел вмертвую; через три секунды, несколько смягчившись, Коломякин пояснил: — Я ведь не знаю точно, как дело было. Это только на месте знают.
— Напишите, — зло предложил Бронников. — Пусть ответят! Вы зачем тут сидите?
— Переписку мы не ведем, — отрезал Коломякин, в третий раз пристукнув по столу. — Сами можете предположить.
— Что я могу предположить?!
— Да что угодно, — миролюбиво пояснил Коломякин. — Например, что Ковригин дезертировал. Не приходило в голову? А ведь и такое могло случиться…
— Что за бред?!
— Почему же бред? — в свою очередь удивился Коломякин. — Ничего не бред. Бывает. Пропал человек — а потом дома объявился. У папы с мамой. Вы же видите, черным по белому: пропал без вести. Вот и рассуждайте. Куда он мог пропасть? Ясное дело. Одно из двух. Либо в дезертиры ушел. Либо в плен сдался.
Люминесцентная лампа на потолке пощелкивала, норовя свести с ума неравномерностью своих резких звуков. Коломякин, сволочь такая, говорил — как в домино играл: косточку за косточкой. Да что удивляться, он и сам сколько раз все это продумывал.
— Обстановка там сложная, должны понимать, — продолжал канцелярист. — Реакция на прогрессивные преобразования. Китайские гегемонисты масла в огонь подливают. Так что всякое бывает. Интернациональный долг — это ведь не за веником на чердак слазить, — он запнулся и пожевал губами, как будто размышляя, продолжать или нет. — Это дело серьезное. Почти как на войне. Понимаете? А на войне по-всякому поворачивается. Люди-то разные. Один — до последней капли крови… не щадя жизни присягу готов исполнить. А другой…
Коломякин сделал ладонью пренебрежительный жест и предположил, глядя на Бронникова светлыми глазами:
— Может, он вообще предатель.
— Кто предатель? — сглотнув наконец вязкую слюну, хрипло спросил Бронников.
Глаза Коломякина смотрели на него ясно и уверенно.
— Да Ковригин ваш. Сержант Ковригин… Скороспелых выводов не надо, конечно. Но я ведь что хочу сказать. Наши-то отцы в войну честно кровь проливали. А теперь время другое. — Он вздохнул и покачал головой. — Глянешь по сторонам: оторопь берет. Стараемся воспитать… прикладываем усилия. Но… — и снова, гад, со вздохом развел руками. — Нет уж той преданности. Нету. Надо на вещи прямо смотреть. Всякое бывает.
Бронников сидел на стуле, обмякнув. Сердце успокаивалось: должно быть, в груди догорало последнее.
— Вот если б погиб, — снова вздохнул Коломякин. — Тогда другое дело. А за пропавших без вести пенсия не полагается.
Бронников безвольно кивнул.
— Ну хорошо, — через силу сказал он, поднимаясь. От порога оглянулся: — Вы говорите — отцы… Мой отец ничьей крови не проливал. Мой отец в войну главным инженером большого завода работал…
Даже дверью как следует треснуть — и на то сил не хватило.
Спустился на первый этаж.
Солдат дал пальто. Оделся. Нахлобучил шапку. Поправил. Руки тряслись.
Вышел на воздух. Вздохнул со всхлипом, полной грудью. Нашарил папиросы.
Стемнело.
К тому же и подморозило.
Он шагал по мозаичному зеркалу асфальта, в котором дробились отражения фонарей, и когда налетал колючий ветер, что-то едва слышно позванивало над головой — то ли обмерзшие провода, то ли покрытые ледяной коростой ветки.
А в свежей прорехе белесых, молочно светящихся городским светом облаков, в черной, с неровными краями полынье, откуда тянуло бездонной тьмой нескончаемого неба, — мерцала неожиданно яркая звезда: помаргивала, осеняя его дальними лучами неясной надежды.
— Сириус, — пробормотал Бронников. — Это Сириус.
Конец второй книги
