Последние два или три часа своей жизни Юшкин лежал, глядя в потолок открытыми, но уже почти неживыми глазами, часто ворочался и бормотал.
Ему представлялось, что скоро он дождется конца совещания и выскажет свою просьбу.
Просьбу он лелеял простую: отпустить его домой. Разумность просьбы и однозначность положительного решения, которое должно быть вынесено после ее рассмотрения, не вызывали у него сомнений — ведь он не был ни в чем виноват.
На самом деле никакого совещания не происходило — какое совещание, в самом деле, может произойти в лагерном барке? Совещание, мерещившееся Юшкину, имело место лет десять назад… девять — это уж как минимум.
Перышко вывело последнюю букву и, на мгновение замерев, переместилось к следующей строке журнала.
● Кремль, декабрь 1929 г.
Дежурный секретарь (это была немолодая женщина с усталым и внимательным выражением лица) оторвала взгляд от страницы, в которой писала, и раскрыла второе удостоверение.
«Тов. Юшкин», — скорописно, но кругло и разборчиво начертало перо.
— Забирайте, — сказала женщина с усталым лицом и отодвинула удостоверения, из которых списывала фамилии, на край стола. — Присаживайтесь, товарищи. Придется подождать.
Юшкин взял оба удостоверения. Свое сунул в карман, второе протянул Коровину. И сел рядом, случайно чуточку задев.
— Тише ты! — вполголоса сказал Коровин таким тоном, будто Юшкин толкнул его в трамвае.
Юшкин поднес палец к губам: сам, дескать, тише.
Он тоже чувствовал себя напряженно. Но в отличие от Коровина, погрузившегося в оцепенение, его пробивало на оживленность. Между тем тишина в приемной стояла такая, что легкое шелестение страниц под руками женщины с усталым лицом звучало почти громовым грохотом. Было слышно даже, как в двух больших электрических люстрах под потолком что-то позванивает, хотя, казалось бы, звенеть там совершенно нечему. Юшкин осторожно задрал голову и присмотрелся.
Потом легонько толкнул локтем Коровина.
— Чего тебе? — одними губами спросил Коровин.
— Слышишь? — спросил Юшкин. — Звенит что-то.
—..?
Юшкин показал взглядом.
— В ушах у тебя звенит, — сердито прошептал Коровин. — Сиди!
Внутренняя дверь приемной бесшумно отворилась. Четверо подтянутых армейских (двое старших шагали гуськом, пара замыкающих потерлась в дверях плечами) с одинаково перекошенными от озабоченности лицами, неслышно ступая по ковровой дорожке, собранно прошли к выходу и исчезли.
Должно быть, Коровин занервничал пуще. Во всяком случае, на лбу у него появились бисеринки пота.
Из двери выглянул невысокий человек в военном френче, галифе, сапогах, с лысой головой.
— Автономная область Коми? — спросил он, то щурясь в лист на отлете, то распахивая сизые глаза на Юшкина. — Коровин, Юшкин?
— Так точно, — сдавленно отозвался Коровин, вскидываясь на ноги.
— Проходите, товарищи, — предложил лысый и, неожиданно весело расплывшись в усмешке, шутливо поправился: —…товарищи комики!
Но тут же посерьезнел, скомкав улыбку, неслышно прошагал, предводительствуя, до следующей двери — массивной, темной, сумрачно поблескивавшей краснотой лака, — и, дежурно запнувшись на пороге, пропустил внутрь.
Помещение оказалось огромное — квадратов в сто пятьдесят, одним взглядом не окинуть. Но и крутить головой, чтобы разглядеть все как следует — и дубовые панели, перемежаемые дубовыми же, под потолок, книжными шкафами, и изразцовую печь в углу, и длинный совещательный стол человек на тридцать, и массивные рамы высоких окон (сами окна, не будь задернуты шторами, дали бы достаточно света, чтобы не жечь средь бела дня электричество), и карнизы, резной орнамент которых повторялся на широких плинтусах, и темный паркет из широкой доски «в елочку», — крутить головой и озираться было совершенно не время.
Хозяин кабинета, откинувшись в кресле, сидел за рабочим столом. Правая часть стола была завалена газетами, бумагами, а на левой, оставлявшей впечатление пустой и чистой, стоял телефон, чернильница, пепельница, стакан и графин с водой.
Юшкин не впервые видел товарища Сталина. Но прежде это происходило в заседаниях съезда, довольно-таки издалека, когда товарищ Сталин сидел в президиуме или стоял на трибуне; а сейчас совсем близко, в нескольких метрах: поднялся из-за стола и сделал несколько неспешных шагов — чуть вперевалку и отнеся левую руку на сторону; затем так же неспешно остановился, доброжелательно осматривая вошедших и одновременное совершая пригласительный жест.
— Здравствуйте, товарищи! — голос низкий, глухой, с отчетливым кавказским акцентом, взгляд серо-желтых глаз внимателен и приветлив.
— Здравствуйте, товарищ Сталин!
— Проходите, товарищи, садитесь…
За совещательным столом два места уже были заняты.
Человек в светло-серой, наглухо застегнутой командирской гимнастерке с четырьмя ромбами в петлицах и орденом Красного Знамени сидел, подавшись вперед и положив на гладкую поверхность широкие кулаки. Высоколобый, коротко стриженный, худощавый, ушастый, он, повернувшись к дверям, заинтересованно смотрел на вошедших, а когда встал для рукопожатия, оказался велик ростом и костист.
Второй смотрелся совершенно по-граждански, и большие круглые очки, плохо сочетавшиеся с темным сукном железнодорожного мундира, тоже украшенного несколькими орденами, придавали его круглому лицу несколько изумленное, детское выражение.
— Садитесь, товарищи, — повторил Сталин; сам же, поднявшись, садиться не стал.
Проект пятилетнего плана хозяйственно-культурного строительства Коми АО Юшкин мусолил почитай что два года, и каждый хрящик его взаимоувязанного скелета знал и ощущал так, как ощущает человек собственные кости. Положив перед собой папку с самой выжимкой плана, самой его сутью, слагавшейся из нескольких крупных блоков, в детали каждого из которых можно было вникать до бесконечности, он бесшумно откашлялся, полагая, что первая часть разговора ляжет на него: Коровин, секретарь обкома партии, в такой степени материалом не владел.
Так оно и вышло. Для начала неспешно расспросив, как доехали и устроились, товарищ Сталин предложил Юшкину обрисовать положение.
Юшкин обрисовал, уложившись в двадцать минут. После него несколько слов сказал Коровин. Когда он закончил и сел, слово взял очкастый железнодорожник. За все это время Сталин не проронил ни слова.
— Спасибо, товарищи, — задумчиво сказал он, когда железнодорожник закончил. — Что ж… вы проделали большую работу.
И заговорил о важности поставленных задач в целом, не вдаваясь в многосложные детали — да как будто и не собираясь в них вдаваться.
— Разработанный вами пятилетний план, — неторопливо говорил он, бесшумно расхаживая по кабинету, — предусматривает почти десятикратное увеличение капиталовложений. Что это значит, товарищи?
