— Извините, — сдавленно сказал он, поднеся ко рту кулак. — Извините, товарищи.
Но ни кашель Юшкина, ни его слова, не содержавшие даже миллионной доли тех смыслов, что, по всей вероятности, громоздились в небольшой голове бесшумно расхаживавшего, не могли потревожить его сосредоточенности.
— Дух времени — это, товарищи, не фикция. Как, например, должны мы относиться к фигуре французского… короля Филиппа Красивого? Рассмотрим один эпизод его жизни. У него сложились сложные отношения с орденом тамплиеров. Орден оказал ему много важных услуг. В частности, товарищи, рыцари защитили его во время мятежа: пока не утихла народная ярость, монарх скрывался в здании, обороняемом… храмовниками. А вскоре после того… по его указанию против тамплиеров сфабриковали чудовищные… обвинения. Суд признал их виновными в тяжких преступлениях. Орден был разгромлен, тамплиеры казнены…
Товарищ Сталин сделал еще несколько шагов.
— Должны ли мы согласиться, товарищи, что поступок короля выглядит некрасиво? Да, товарищи… мы должны с этим согласиться. Но нам и здесь нужно помнить о духе времени. История полна парадоксов: как иначе, если не арестами… если не пытками и казнями… государь смог бы добыть деньги, нужные для продолжения его политики… его решительной политики концентрации власти — несомненно более прогрессивного исторического явления, чем феодальная раздробленность!..
Шагал, молча размышляя; но вот запнулся, останавливаясь, поднял голову и спросил, указывая черенком трубки на костистого гэпэуста с орденом, как будто осознав, что зашел в своих исторических параллелях слишком далеко и пора вернуться к вещам более насущным:
— А вы как думаете, товарищ Бокий? Может быть, ваш опыт поможет в решении очерченных задач?
Бокий не спешил с ответом, и потому вместо него неожиданно начал отвечать Хлыстов.
— Для того чтобы организовать там лагеря, уже нужны дороги! Это ведь какой-то замкнутый круг получается, товарищи!
«Что за дурак этот Хлыстов! — снова досадовал про себя Юшкин. — Другой бы на месте товарища Сталина разозлился. Наверняка бы разозлился! На место бы поставил! Одернул! Дескать, спросят, тогда и скажете! А пока не спросили, молчите в тряпочку, дорогой товарищ замнаркома!..»
Сталин не моргнул, не взглянул на Хлыстова, снова громыхнувшего своими дурацкими очками, не вскинул взгляд машинально хотя бы на долю секунды, как сделал бы на его месте любой; нет, он продолжал внимательно и заинтересованно смотреть на товарища Бокия.
— Видите ли, товарищ Сталин, — сказал Бокий, вставая со стула и привычным жестом проводя большими пальцами под ремнем, чтобы поправить складки гимнастерки. — Насколько я знаю, Наркомпуть уже спроектировал шоссейную дорогу на Ухту. Мы возьмем на себя ее проведение. Это можно, ничего. Так же как и железнодорожную дорогу Котлас — Усть-Сысольск. Если НКПС не может выполнить этого в нужные сроки, не найдет рабочих… — тут он сделал паузу и, казалось, сейчас переведет взгляд на Хлыстова, враждебно блестевшего в его сторону своими очками, — что же делать!.. Наркомпуть не может — а мы справимся.
— Вы уверены? — спросил Сталин тем доброжелательным, даже ласковым голосом, какой звучал при начале разговора. — Не ошибетесь?
— Нет, товарищ Сталин, — просто и твердо ответил Бокий. — Я в этом уверен. Человек, прошедший через Соловки, — это уже марка в смысле навыков к труду. Наш метод ясен каждому. Мы устанавливаем урочные задания, требуем строгого выполнения. Заранее учитываем возможности и способности заключенных… Нет, товарищ Сталин, не ошибемся. Такое дело для нас — как открытая книга!
* * *
Понятно, что Шегаев не мог проникнуть в те мысли и образы, что одолевали напоследок председателя Юшкина. Не узнал он и том, что председатель освободился еще до рассвета, а то, что от него осталось, два дежурных заключенных снесли в отведенный для этого сарай на берегу и оставили там, поскольку оно уже не представляло никакой ценности и не боялось порчи от лисьих зубов.
Но теперь, лежа на скрипучих стульях, ворочаясь в попытках найти такое положение, когда хотя бы одно из трех деревянных сидений не впивалось в бок или спину, гадательно вспоминая Карпия (оставалась еще надежда, что это все-таки другой Карпий ночами занимается здесь любимым делом), он размышлял о вещах похожих.
Во всяком случае, кабинет ему мерещился тот же самый.
Сам он в том кабинете не был, да ведь в каждой газете почитай что каждый день — поневоле насмотришься.
В углах огромной комнаты густился желтоватый сумрак. За правой стороной совещательного стола сидели трое: у одного спина перетянута ремнем портупеи, два других — в цивильных пиджаках. Военный брит наголо, но и у обоих штатских затылки стрижены.
Похоже, разговор шел непростой. Хозяин неслышно расхаживал, иногда надолго замолкая, чтобы найти слова для выражения своих мыслей; сидевшие за столом кивали, а когда он обращался к одному из них с кратким вопросом вроде «Не так ли?» или «Вы согласны?», отвечали так же коротко и ясно: «Да, Иосиф Виссарионович» или «Согласен, товарищ Сталин».
Говорил он медленно, даже, казалось, тяжело, с не совсем понятными поначалу замедлениями и паузами; однако всякий понимал, что говорящий отлично владеет русским и мог бы сразу найти нужные слова; но слишком знает тяжесть каждого, слишком понимает, что упавшее слово безвозвратно изменит что-то в окружающем мире.
Остановился у края стола, чиркнул спичкой, коробок с бряканьем бросил под лампу. Раскурив погасшую трубку, пустил несколько клубов дыма; после чего о трубке снова забыл.
— Решение этого вопроса, товарищи, требует нешуточной выдержки.
Сделал несколько шагов, еще два раза пыхнул дымом и вынул трубку изо рта, сделав такой жест, будто хотел указать на что-то ее чубуком; но не сказал при этом ни слова.
Почему не сказал?
Он мог бы поведать им, что такое настоящая выдержка… Да вот хотя бы Баиловская тюрьма… Что они знают о тюрьмах? Баиловская была забита под завязку, переполнена страшно, невыносимо — вместо четырех сотен полторы тысячи. Двери, кроме карцера, стояли вечно настежь. Что уголовные, что политические, толкаясь и скандаля, шатались по камерам, коридорам и лестницам. Спали вповалку, нельзя было ни сесть, ни шагнуть без того, чтобы не задеть другого…
Банка с пауками, и в ней — от тоски и безделья — вроде как игра. Волком вой, вот какая игра. Здесь это называлось «загнать в пузырь». Вывести из себя. Довести до умоисступления. Какими угодно мерами, но довести.
Многие поддавались. Одни в отчаянии кидались драться — их избивали; иные плакали — эти оказывались бесчеловечно унижены.
Его равновесие никому не удавалось нарушить.
Потому что он знал цену вещам и имел выдержку. Например, некоторых волновало присутствие приговоренных к смерти. Ожидая скорого окончания земного пути, смертники ели и спали в той же камере. Некоторые переживали: час назад человек кушал овечий сыр, а как стемнело, его вывели во двор, чтобы повесить. Слышно, как он рвется из рук конвоиров, вопит… стонет!.. Смолк. Может быть, скоро придут за другим. А потом и за третьим.
