— Да неужто седьмой день сегодня? Неделя! А кажется — полжизни прошло! Эх, горе мое злосчастье! — все вздыхал Ярослав и твердил свое: — Вот отмотаю что положено, пойду к изыскателям работать!..
В глубоких сумерках вереницей вышли из леса к воротам.
Зона встретила остервенелым лаем, тревожными окликами вышечных часовых.
Выскочили из ворот охранники с собаками, положили бригаду на землю, в грязь.
— Вы что! — хотел было образумить их Шегаев, у самого горла чувствуя смрадное дыхание изнемогающего от злобы пса. — Карпий где? Мы бригада изыскательская!
— Молчи, сука! — и сапогом под ребро.
Но через несколько минут все же построили, пересчитали. Еще раз пересчитали.
Шегаев хмуро смотрел в землю. Когда нормальный развод, когда выводят или в зону ведут человек пятьдесят, понятно, зачем пересчитывать дважды… а то и трижды… а то и еще раз. Ошибается счетчик, корявым пальцем в рукавице тычущий в головы зэков, — тот раз было пятьдесят девять, а теперь — шестьдесят!.. снова перечли — шестьдесят один!.. Это понятно, бывает…
Но когда всего десяток, где ж тут промахиваться?.. Между прочим, он вообще на вольном хождении!.. да с ними не поспоришь.
Но вот загремели запорами, отворили створку ворот, запустили в предзонник. Здесь, как положено, обшмонали каждого — да как-то с вывертом, будто в наказание, что шлялись где-то сколько времени: с тычками, с покриками, — потом уж и в зону ворота открылись.
— Вот люди, а! Что с собаками сделали! — горевал Ярослав, будто в первый раз ему рвали полы тлелого ватника на площадке перед вахтой. — Вот у меня овчарка была — ребенка в коляске возила. Честно! За ручку зубами возьмет — и катит. Да осторожно как, лишний раз не ворохнет. До конца дорожки довезет — и обратно… А эти! Вызверили их — хуже чекистов…
Не успели оглядеться, прибежал Камбала: Карпий немедля требует!
Шегаев постучал, шагнул в кабинет.
— Ну как? — с тревогой спросил Карпий. — А?
— Здравствуйте, гражданин начальник, — неспешно сказал Шегаев.
— Здравствуй! — самой интонацией поторопил его Карпий. — Ну? Куда вышли?
Шегаев вздохнул. Самое время было обрадовать начальничка добрым известием — мол, радость-то какая: к самой станции вышли! Да только не хотелось ему эту радость с Карпием делить. Ведь повезло… кривая вывезла. А если б не повезло? Что б тогда Карпий с ним сделал?
— К станции не вышли, — хмуро сказал он.
Карпий вздернул голову, недобро сощурился, желваки пошли гулять по скулам.
— Вышли к водокачке, — продолжил Шегаев. — Двести метров от станционной будки…
— Двести метров! — ахнул Карпий. Встал, прошелся по кабинету, едва не задев Шегаева плечом. — Двести метров!.. Как же ты говоришь — не вышли! Что ж, хотел лежневку прямо в зал ожидания пригнать?
— Ну да, гражданин начальник, довольно удачно получилось…
— Молодец, молодец! Вот видишь! А сомневался!
Карпий уже строчил что-то на листе бумаги. Протянул.
— На! В вольнонаемный ларек. Селедку купишь, хлеб, табак. Поощрение тебе!
— Спасибо. Не помешает…
— Об остальном завтра потолкуем. Тебе в конторе угол отгородили, — огорошил его еще одним приятным сюрпризом начальник. — Там живи.
Придвинул по столу.
Ключ! От своей двери!
— Спасибо, — искренне сказал Шегаев. — Спасибо, гражданин начальник! Разрешите идти?
— Иди.
Шагнул к выходу.
— Стой!
Шегаев повернулся.
— Вот видишь! Я-то знал, что ты можешь! — с плохо скрытым насмешливым торжеством в голосе сказал Карпий. — Просто не хотел. Привык на воле вредить… думал, и здесь пройдет… А со мной не получилось!
Шегаев остолбенел.
— Ладно, что уж теперь языком трепать! — Карпий махнул рукой. — Иди! Завтра поговорим.
Но назавтра пришел этап, про который толковал Петрыкин, и на Карпия навалилось множество хлопот.
* * *
День был неровный, недобрый. С ночи задуло, погнало низкие тучи. Повезло, конечно: удалось по сухой погоде прогнать визирку и вернуться. Нынче снег мешался с ледяным дождем, завивался на ветру в белесые косы. Солоно пришлось бы им сейчас в тайге…
Слух по лагерю еще вчера разлетелся — собственно, его бригада и принесла весть, что к ним идет пополнение. Поэтому все, кто по тем или иным причинам не вышел на работу и болтался в зоне, нет-нет да поглядывали в сторону, откуда оно, пополнение, должно было показаться.
Этап возник примерно так же, как появляется изображение на проявляемом отпечатке. Только медленней, гораздо медленней фотографии.
Сначала в неясной дали — замытой дождевыми струями, запорошенной, зачерченной частой штриховкой снежной крупы — стало мерещиться что-то зыбкое, неверное… Движение?.. нет, это просто ветер крутит… Точно, точно!.. Да разве?.. снег один!.. А вот?.. Показалось!..
Но все больше густилось, темнело, надвигалось.
Лагерные псы встревожились, стали рваться с цепей, хрипеть.
Этап.
Небольшой — человек шестьдесят з/к да охранников с пятнадцать.
То ли дело этапы гнали с Архангельска, с одним из которых и Шегаев в свое время на Чибью пришел, — тысяча человек, полторы!..
Ближе, ближе! — медленно, тягостно, через силу проступая, неверно проявляясь на тоскливой ряби пронзительной непогоды.
Ковыляют кое-как — заколели. Худые, страшные… Вот уж и лица можно разглядеть, только не поймешь, молодые ли, старые: одинаково серые, безжизненные, с впалыми щеками. Одеты в рванье. Даже вон голые ноги мелькают… и руки, синими пальцами вцепившиеся в деревянные чемоданы и вещевые мешки. Многие простоволосы. Бог ты мой! Да в таких шмотках на развод не выводят, не то что в этап!..
Конвой тоже ежился. Несладко конвою по такой погоде: оттепель кругом — а ты в полушубке!.. по такой-то мокрети — да в валенках!..
Но все же охрана шагала не в пример лучше, собранней — с винтовками наперевес, держа дистанцию. Слышно стало, как солдаты басовито покрикивают:
— Не сбивайся! Держи равнение! Пятерка, шире шаг!.. Кому говорю — не высовываться! Куда прешь?! Вперед иди, а не вбок!
Медленно, будто капля густой грязи по мокрому стеклу, притекли женщины к воротам.
— Доходяги, — сказал Ярослав.
Шегаев молча кивнул. Верно, доходяги. Выбракованные из тяжелых работ: истощенные, больные, слабые, кто уж и доску поднять не может. Кто день за днем и час за часом доходит самый остаток своего жизненного пути.
И все же почувствовал краткое содрогание какой-то самой глубокой, самой близкой к естеству жилки — ведь все-таки это были женщины!
