Но незадолго до отбоя все-таки просочилось.
Хлеб в лагерь доставляли раз в неделю со станции Песчанка, куда он прибывал поездом. Как раз сегодня туда ездил стрелок… Вместе с хлебом, оказывается, и привезли известие.
Война!
Вот в чем дело!
Барак, загомонив было, пришибленно притих.
Уж чего зэку бояться, какого неблагополучия страшиться — при его-то совершенно неблагополучном положении, когда и сама жизнь висит на тонком волоске!
А все равно какое слово страшное — цепенит поначалу.
Война!..
Шегаев припомнил слова погибшего своего товарища, Яниса Бауде, сказанные им когда-то в минуту сердечной доверительности. Янис, должно быть, знал, о чем говорил, — латыш по национальности, он участвовал в боях сначала империалистической, потом Гражданской войны, дважды был ранен, попадал в плен, чудом остался в живых. «Война, брат, — задумчиво сказал он, качая в ладонях стакан с чаем, — это, знаешь, такое дело… Нечеловеческое».
Переговаривались по углам, шептались.
Ночь прошла. Утро прозябло ясным и сравнительно сухим. Тайга, освещенная солнцем, парила, туман вздымался и тек, снопы золото-желтых лучей рассыпались сверканием, дробились и искрили, падая на мокрую хвою и листья.
На работу не вывели.
Валялись на нарах, отдыхая впроголодь.
К середине дня зашел в барак кум, сопровождаемый несколькими хмурыми вохровцами.
— Кормить будете, нет? — крикнул кто-то из темного угла.
— Поговоришь у меня! — кум сердито потряс кулаком, но разборку устраивать не стал. Пошел по проходу, приглядываясь. — Ты! Вот ты! Ты тоже! Давай, выходи! Ты!..
Взял восьмерых. Шегаев приметил — выбирал поздоровее, покрепче. Одним оказался его Ярослав, учитель.
И снова охранники закрыли дверь. Даже в сортир пойти — нужно очередь устанавливать, ходить строго по одному.
Вечером Ярослав, вернувшись с командой, рассказал, на какую работу поставили.
— Яму? — не понял Шегаев.
— Яму, — повторил Ярослав. — Здоровую яму. Прямо за воротами. Котлован целый. Пять на пять. И в глубину, кум сказал, чтоб не меньше полутора метров.
Шегаев молчал.
— А вторая бригада из тайги лесины возит.
— Зачем?
— Кто их знает. Сухие лесины, — Ярослав пожал плечами. — Вроде как на дрова.
Поздним вечером к Шегаеву подсел Камбала.
— Что думаешь, землемер? — спросил он. Глаз поблескивал.
Шегаев хмыкнул.
— Что мне думать? Пусть начальство думает, оно газеты читает.
Камбала был блатарем, и это значило, что, как бы ни складывалась сиюминутная жизнь, могущая поставить его в такое положение, в каком он будет до неотличимости похож на нормального человека, калейдоскоп скоро повернется еще на четверть градуса и Камбала снова станет самим собой, то есть тем же блатарем, и примется отстаивать то, на чем стоит, чем живет и гордится всякий блатарь: право грабить, право не работать и право плевать на все заботы и тяготы прочего мира. Да, мир плох, несправедлив, тягостен, человек в нем — жертва и мученик, — ну и что? Блатарю нет до этого дела. Что плохо, то плохо, не его это головная боль, не его забота, и нечего попусту толковать, тема закрыта. А его забота — в этом общем «плохо» найти свое личное «хорошо», жить вольно и безбедно.
— А ты?
Камбала почесал нос.
— Думаю, начальничек хочет Родине порадеть.
— Мудрено говоришь, — вздохнул Шегаев. — Это что значит?
— Что тут мудреного? — Камбала присунулся ближе. — Война же. Слышал? Война. А ты кто? — враг. И я враг.
— Ладно тебе, Камбала, на себя наговаривать, — возразил Шегаев. — Какой же ты враг! Ты социально близкий.
— Э! — Камбала с огорчением махнул рукой. — Карпий того не понимает.
Карпий и впрямь не делал различия между блатными и политическими. Даже, пожалуй, блатных круче казнил за провинности, чаще требовал по ночам к себе в кабинет для «перевоспитания» — потому, должно быть, что видел в них материал, годный к перековке. Ну да нет худа без добра: так или иначе, благодаря его чудинам, блатарям не удавалось здесь верховодить так же полно, как в других местах.
— А раз ты враг, то сейчас, когда война, получаешься враг в тылу! В тылу государства.
— Ишь ты…
— Вот и хочет Карпий государству пособить. Понял? Чем каждый день на тебя пайку тратить, лучше один раз дырку в голове сделать.
Камбала выставил палец пистолетом:
— Пах!
— Не пойму я, — устало сказал Шегаев. — Что ты, Камбала, ко мне с этими разговорами?
Камбала удалился, ворча.
Шегаев лежал на нарах, стараясь утишить стук молотка в голове. Чуткий блатарский мозг успел сопоставить все, что нужно, чтобы сделать единственно верный вывод. Тот же самый, подтверждением верности которого для Шегаева был его повторявшийся сон…
Его не покидало ощущение нереальности происходящего. Он лежит здесь — пусть изможденный, голодный, но все-таки живой, — а в сотне метров от него по приказу Карпия роют яму. Завалят ее сушняком, зажгут. Потом под стволами начнут выводить заключенных. И землемера Шегаева… и учителя Ярослава… и агронома Копылову… всех по очереди. Небольшими партиями. Человек по двадцать.
Ведь война? — война! Ведь враги? — враги! Так что ж тогда рассусоливать, товарищи!..
В лагере сейчас человек сто пятьдесят… винтовочной пальбой не скоро справишься. Пулемет он там поставил?
А что мешает? Две вышки оснащены пулеметами, снять их недолго… да в комендатуре и без того найдутся.
Вот так, значит…
Он пытался вдуматься, вчувствоваться в мысли того, кто находился сейчас на другом полюсе Вселенной, — в мысли начальника сельхоза Карпия.
Туман чужого сознания должен был сперва сгуститься, предстать в виде чего-то осязаемого, имеющего форму и плотность, и тогда уж можно было начинать его рассеивать, выделяя то, что поддавалось пониманию.
В какой-то момент он ощутил темную тяжесть, почувствовал и упрямую, жестокую устремленность тугого сгустка силы. Он вспомнил слова легенды тамплиеров, вполне подходившие к мыслимому им чужому естеству: этот черный желвак и есть сколок хаоса, в котором некогда зарождались лярвы; неподъемная гущина и есть фрагмент того безумия, что вместил когда-то мглу, тьму, причинность и вообще все тяжелое и материальное, что только есть в бесчисленных мирах!..
* * *
— Завалили ямищу дровами, — устало сказал Ярослав, садясь на нары. — С горой. Только поджечь осталось…
— С ума он совсем сошел, что ли? — тоскливо протянул Богданов.
