— Зачем запрос? Вот же у меня в командировке написано: на время выполнения работ. Понятно, что я вернуться должен!
Крымов только хмыкнул, посмотрел иронически: Управления он, похоже, не боялся.
Но все же в начале осени оттуда пришел приказ — Шегаева перебрасывали в Усть-Усу, в Шестое отделение. Заговорить насчет Копыловой он не решился: толку, чувствовал, не будет, а разозлишь — так под горячую руку Крымов и самого не пустит.
Шагать до станции Песчанка самостоятельно позволено не было.
Шел с конвоем.
То есть не просто шел — его этапировали.
Но, правда, по собственной же визирке — следовательно, кратчайшим путем.
Добрые вести
«Председателю Президиума Верховного Совета СССР Тов. Калинину.
Народному Комиссару Внутренних Дел СССР
Комиссару Гос. Безопасности I Ранга Тов. Берия».
Перо зависло над бумагой… Про Калинина понятно — весь чин с больших букв. Про Берию — тоже. А себя как? Так же? Или все-таки поскромнее?
«От помощника начальника третьего отдела ХОЗУ Ухтпечлага сержанта гос. безопасности Карпия П. М.
Уважаемые товарищи руководство нашей страны!
В то время когда фашистская Германия совершила вероломное нападение на мирный Советский Союз и весь советский народ напрягает все силы в борьбе с проклятым оккупантом я подвергся аресту и несправедливым обвинениям».
Карпий поставил точку и откинулся от стола, разглядывая написанное. Строки шли ровно, как по линеечке. Почерком своим он всегда гордился.
Гад Губарь хоть и сообщил, за что Карпий арестован, а в подробный разговор не вступает. Карпий хотел с ним посоветоваться. Из-под ареста ведь не видно, как там у начальства судьба развивается. Да и вообще не понять, почему трясти стали заново. «Некоторые начлаги слишком много добра себе выписывают!» Ну допустим. Так с них и спрашивайте. Карпий-то при чем? «Ты должен был следить, чтобы по нормам шло!» Он и следил, как мог. Ну, может, и дал где маху. Он чекист, а не провизор. В интендантах только последние полгода. Опыта нет. Может, где и обмишулился. Так что ж — сразу по всей строгости?!
А Губарь не входит в его положение. Только фыркает — не шугайся, мол, попусту, разберемся.
Не по-товарищески это.
«Эх, надо было его в свое время ущучить!» — с мечтательной досадой подумал Карпий.
Году в тридцать девятом Губарь большого маху дал. Вышел с краешку на связку аптекарей, нафантазировал себе, как он все это раскрутит, растрезвонил прежде времени по команде… Дело то и впрямь складывалось завидное: зайцу понятно, что все аптекари друг с другом повязаны. А этот перспективный арестованный возьми да помри на допросе. Ну и вся работа насмарку: труп к делу не пришьешь, а троцкистская сеть упущена. За такой недогляд по головке не гладят. В общем, быть бы, пожалуй, Губарю в шестнадцатой роте, да Карпий помог выкрутиться. У него Михайлов тогда спросил: как думаешь? Дескать, вы с Губарем давно напарники, должен был к товарищу приглядеться… Карпий вилять не стал, рубанул сплеча. Между прочим, ни за что, даром. Даже, пожалуй, с риском для себя. Ну а что — вроде как друг был…
А теперь вон каким боком повернулся. Друг! Портянка вонючая, а не друг. Разве друг не шепнул бы тишком: так и так, Петро, вон с какой стороны на тебя телегу катят!.. Все легче, когда знаешь, кто зуб точит. А тут вон чего: «Не надо вопросов! Пиши все как есть!»
Про что писать? Про всю жизнь, что ли? Бумаги не хватит…
Когда его в Песчанке арестовали, он сразу понял: Фрося стукнула. Только она могла оттуда жалобу отправить. Карпий потом видел эту бумажонку, следователь показал… И ведь грозила… а он не взял в расчет. Думал, в шутку все, на деле не решится. Всегда так: ты к людям с добром, с душой, не веришь, что они паскуды такие… а они именно паскуды. Где такое видано, чтоб родного мужа под монастырь?..
А что, бывало, поучивал ее — так любя же… Ну и водка, конечно, водка проклятая. У трезвого рука не поднималась, а как перебор — так вспоминал грешки. Отчего детишек нет? Оттого, что скребла нутро, когда по училищам валандалась. Точно он не знал, конечно… а Фроська не признавалась, сколько ни вкладывал… Но ведь детей-то не было? — тут уж не поспоришь. На факте. Сколько лет тянулось.
Вот такая зараза. Хотел он ее после того выгнать… да ведь жена не рукавица, с руки в один секунд не бросишь. И затяжелела вдобавок. Как нарочно… так и плюнул.
Зэковских жалоб ему не показывали — не положено. Да ему и неинтересно… И так ясно, кто вони напустил. Последние полгода какая чертопляска в сельхозе была. Этап за этапом — одних туда, других сюда… так, сяк, наперекосяк… с ума свихнешься, а за всем не уследишь. Вот кто-то попутным проездом и накалякал.
Что Карпий на руку скор, никто и слушать бы не стал. Пара-другая зуботычин никогда в счет не шла. Вот если про ледник… Да поди еще докажи, что кого-то там в ледник совал!.. А раз доказать нельзя, никто бы и ухом не повел. Люди на результат работают. Им неинтересно на ровном месте мякину мять… Оно, конечно, жалоба есть жалоба: должна законным путем пройти. Ну и прошла — а потом под сукно. Самому сколько раз приходилось. Дел у всех невпроворот. На вражий сигнал, по-хорошему-то, и внимания не нужно обращать, когда такой накал борьбы. К примеру, что при арестах, дескать, того… кое-что к рукам прилипает у такого-то. Давай, Карпий, разберись!.. А что такой-то? Такой-то свой брат, как все: недосыпает, недоедает, черный весь от следственной работы… у кого рука на него подымется? В общем, толку никакого, а писанину представь… делать-то больше нечего, как бумагу марать, будь оно все неладно!..
И что? Потрепали нервы неделю — и все на том бы кончить.
Так вот на тебе: полугода не прошло, как снова на нары. «Плохо следишь, как начальники лагпунктов государственным добром распоряжаются!» Как будто не известно: ты с ним хоть рядом стой, хоть за руки держи, а он все равно заморочит и украдет, и ничего ты с ним не сделаешь. Так жизнь устроена… Просил же после Песчанки: не надо в ХОЗУ, запутают меня. В этом ХОЗУ сплошь евреи, во как наловчились из говна рябину выбирать!.. Нет — иди, Карпий, смотри за ними чекистским глазом!
Досмотрелся…
Вздохнул и потыркал перышком в чернильницу.
Так или иначе, правильно он задумал — не по команде писать, а на самый верх. Пусть с верха глянут. Пусть спросят у гада Губаря, какой на Петра Карпия навет. Покрутится, как ужака под вилами…
Карпий согнал улыбку, появившуюся, когда он представил, каково придется гаду Губарю, и, закусив губу, стал писать дальше.
«Я происхожу из бедной крестьянской семьи, отец мой всегда имел одну корову и безлошадный. В 1929 году при организации колхозов наше хозяйство первым поддержало колхозную политику. Где и состоит до настоящего времени. Сам я с 7-летнего возраста начал учиться. В перерывах между учебой работал на разных работах. Отец мой в 1931 году на операции в гор. Витебске был убит…»
