— Свалим к черту эту сволочь! Неужели не веришь? Заново Россию начнем строить!
Шегаев помолчал. Хоть и на миллионы счет, а все пугачевщина…
— Да я и рад бы, — сказал он. Марк недовольно махнул рукой. — Нас перебьют, конечно, спору нет, — продолжал Шегаев. — Но дело не в этом.
— А в чем же?
— В том, что не предотвратим, а наоборот: спровоцируем огромное избиение. Ты им славный повод дашь: восстание. Под эту лавочку уйму народу покрошат… А потом так гайки закрутят, что оставшиеся сами вымрут.
Он не все сказал, конечно. Его терзала мысль о Наташе Копыловой. Ему удалось через приятелей договориться в Управлении насчет ее перевода в Шестое отделение. Надо полагать, запущенный механизм уже не остановится, и в марте она окажется на новом месте — в Усть-Усе, в том же поселке, при комендатуре которого числится Шегаев… И что же — опять останется одна?
Марк хмурил брови.
— Не понял, — сухо сказал он. — Ясно говори: не пойдешь?
Шегаеву показалось, что в глаза то ли пахнуло жгучим ветром, то ли брызнуло слишком ярким светом, — захотелось зажмуриться. Нелепо надеяться, конечно… а вдруг?
— Почему ж это я не пойду? — с деланым безразличием переспросил он. — Пойду, конечно.
* * *
Мир желтых солнц медленно вращался перед глазами. Каждый поворот обещал долгожданный ответ. Где начинаются ступени Золотой лестницы, ведущей к престолу Бога Великого и Неизреченного?
Слоясь и мерцая, будто улетающие вдаль голубые лезвия, проплывали миры людей, Легов, Арлегов, Аранов, Отблесков, Нирван и Нирванид… Все они были указателями, фонарями, освещавшими путь к первым ступеням Золотой лестницы.
Он всматривался так, что едва не плавились зеницы. Каков же ответ? Если да — он поднимается против собственного народа, изнемогающего в тяжелой битве. Он предает свой народ в час страшного испытания. Он — предатель!.. Но если нет — зачем его жизнь, распыленная ни за что, ни для чего?
Как быть?
Молча ждать собственной гибели? — обидной своей бессмысленностью, оскорбительной тем, что его единственную жизнь спалили без всякой цели — а ведь она могла сжечь себя в огне боя!..
Или восстать?
Но восстать сейчас — значит восстать против тех, кто единственный способен хоть как-то связать растекающийся песок. Против тех, кто держит в руках рукояти власти… кто должен собрать наконец невиданную силу и сломить врага!..
Разве восставший сегодня — не предатель?! Разве не заслуживает он самой жестокой кары?
И потом: а Наташа?.. как она без него?..
Все это было похоже на мозаики профессора Игумнова. Как лягут ромбики? — ответ есть, но он лежит за гранью разумного, он иррационален в житейском, а не математическом смысле и не может быть вещно понят человеком.
Бред то отступал, то снова накатывался.
Мир желтых солнц вращался, вращался… скользили переливчато флюоресцирующие миры Легов, Арлегов, Аранов…
Придерживаемая кем-то у рта кружка с водой дробно стучала железом о зубы…
* * *
— Поздравляю с освобождением!
— Ур-р-р-р-ра-а-а-а! — от дикого громкоголосого воя, раскатившегося над промерзшим пространством иссиня-белой в мерцании звезд Печоры, изумленно вздрогнули заснеженные елки: никогда еще, ни в одном лагере не слышали такого. Ура! — где?! за колючкой?! под стволами?! под лай встревоженных псов?!
— Ур-р-р-р-ра-а-а-а!!!
Белый полушубок уже был туго перетянут портупеей с тяжелой кобурой.
— Товарищи! С этой минуты все вы — не заключенные! Вы все — бойцы освободительной армии! Во главе колонн и бригад стоят наши люди. Все они — бывшие командиры! Слушайтесь их еще строже, чем раньше! Главное — дисциплина! Мы победим, если не допустим разброда. С этой минуты бригады будут называться ротами. А бригадиры — ротными командирами! Все вы меня знаете. Я, Марк Рекунин, приведу вас к свободе!..
Толпа то и дело взрывалась ответными криками.
— Не будем терять время. Командиры рот по очереди приводят свои подразделения к складу. Все получат новое теплое обмундирование. Как только первая рота будет готова, она начнет запрягать и грузить сани!
Закончил короткую речь, и тут — как обухом по голове: Захар потянул за рукав, выдохнул в ухо:
— Марк, один вохровец ушел!
— Как ушел?!
— В караулке недоглядели. Было двадцать, один убит, восемнадцать живы. Одного нету, Марк. Ушел.
Разгоряченное, горящее сосредоточенной радостью лицо Рекунина окаменело, как будто подернувшись стылым сумраком.
— Да как же, Захар?!
— Василий с ребятами погнали за ним… догонят.
— Догонят! А если он не такой дурак, чтоб напрямки бежать? Если к затону мотанул? Или заныкался на время? Переждет час-другой, потом двинется — тогда как?
Захар молчал.
— Выступаем немедленно, — сказал Рекунин через секунду. — Слышишь? Немедленно.
* * *
Дернув дверь, перешагнул порог.
В комнате горели две керосиновые лампы.
— Как он?
— Бредит, — откладывая какую-то книжку, сказал сидевший за столом.
Шегаев лежал, накрытый тонким солдатским одеялом. Рекунин подошел к койке, коснулся ладонью лба.
— Вот угораздило… Не холодно ему?
— Какой там. Горит весь. За сорок, наверное…
— Наверное!.. градусник не мог в амбулатории взять?!
Тот дернулся было к двери.
— Ладно, сиди. Не до грибов. Уходим…
Снова стукнула дверь.
— Гражданин начальник, разрешите?
Это был Береза.
— Заходи…
Береза несмело сделал пару шагов, остановился.
— Вызывали?
Рекунин тяжело сел на стул и расстегнул ворот полушубка.
— В общем, так, Калинников. Я бы тебя, конечно, напоследок шлепнул…
Калинников начал разводить руки жестом изумления и горечи.
— Молчать! Не надо мне твоего воя. Сам все знаешь: шлепнул бы за милую душу. Но есть у тебя шанс: землемер заболел. Ты остаешься. Смотри: если он умрет, верные люди парашу пустят: мол, ты мне с побегом помогал. И к куму ходил не сам по себе, а по моей указке, глаза отвести. А выживет — чистым будешь. Понял?
— Но…
— Без «но». Понял?
Береза покорно кивнул.
— Понял, гражданин начальник.
— Все, — Рекунин устало хлопнул себя по коленкам, поднимаясь. — Пошли, Степан.
* * *
Длиннющий обоз, змеясь и пронзительно скрипя по снегу стальными полозьями, выполз на реку.
