Солнце куцего дня дотлело и кануло во тьму. Дымная, красная в клубах пара луна освещала теперь молчаливых, сосредоточенных людей в полушубках, сутуло сидевших в санях. Поклажу укрывал брезент. Кое-где поблескивала сталь стволов. С задков трех саней хмуро смотрели пулеметные стволы.
Обоз пошел на Усть-Усу.
Когда последний отголосок скрипа растворился в морозном сумраке, с низкого берега, перебегая от куста к кусту, то замирая ненадолго, то снова скача, бесшумно спустилась лиса.
Она долго и брезгливо внюхивалась в санный след, возмущенно фыркала, настораживалась, перебегала несколько шагов и снова что-то искала. Роскошный хвост, сейчас казавшийся черным, а на самом деле медно-рыжий, то мягко стелился по снегу, то резким движением взметывал ледяной прах.
Несколько минут стояла неподвижно, пристально глядя в ту сторону, где пропал обоз.
Потом села, задрала морду и негромко завыла.
* * *
Перевернув последнюю страницу, читавший привычно потянулся к пачке, задумчиво вытряс сигарету, прикурил.
Горелую спичку бросил в полную пепельницу и она отпрыгнула на стол, еще дымясь и оставляя на полировке белый след.
Положил рукопись в папку, завязал. Отодвинул на край.
Поднявшись и подойдя к окну, потянулся, покрутил шеей. Вытянул руки вверх, наклонился вправо-влево.
Давно стемнело, в комнате горел свет. Все так же стучала капель, и казалось, что идет дождь; на самом деле с карнизов текла талая вода.
Со следующей недели обещали похолодание.
Глава 3
Призывник
Операций не назначали — какие в такой день могут быть операции!..
В половине десятого Кира приступила к обходу. Обход порадовал: нет новостей — хорошие новости. Подтвердила назначения, поздравила медсестер, а когда часов в одиннадцать вернулась в ординаторскую, обнаружила лишь Дениса, в одиночестве корпевшего над какими-то бумажками.
● Москва, 31 декабря 1982 г.
— Привет, — удивилась Кира. — А ребята где?
— В экстренной. Королеву помогают.
— Что такое?
— По «скорой». Проникающее брюшной полости.
— Серьезное?
Денис оторвался от бумажек.
— Да черт его знает. Я не пошел, мне вот тут срочно…
И помахал ладонью, очерчивая круг забот.
— Спуститься, что ли, — нерешительно сказала Кира.
— А что, спустись, — легко согласился Денис. — Может, надо чего.
Профессор Королев не любил, когда совались помогать, коли он и сам мог сладить. Однако сейчас обрадовался. Вера Сергеевна и Володя ассистировали; было похоже, что их шести рук и стараний операционной сестры Кати едва хватало, чтобы поддерживать более или менее ровное течение операции.
— Кира! — воззвал профессор, морща потный лоб. Зычный его голос был чуть приглушен маской. — Вот хорошо, что пришла! Давай за кровью! Печень повреждена, толстый кишечник, кровопотеря аховая. Или сама, или распорядись по-быстрому: семьсот пятьдесят плазмы, не меньше, и эрмассы — пятьсот! Да побыстрее, зашиваемся!
Аверков, анестезиолог, уже протягивал пробирку с кровью.
Побежала в процедурную.
— Лена, из переливания кровь принесли?
Лена, сидевшая у стола с какой-то потрепанной книжкой в руках, вскочила.
— Да, Кира Васильевна! В холодильнике.
— Давай все что есть! Скорей!
Лена с бряканьем выставляла флаконы с изотоническим хлоридом натрия и сыворотки, орудовала ножницами, открывая. Кира пипетками разливала сыворотку в ячейки; покачивала в руках, всматриваясь.
— Черт ее знает… вроде в третьей нет гемолиза… посмотри.
Лена присунулась к планшету, сощурилась…
— Да, Кира Васильевна… в третьей вроде.
Сделали вторую серию, на донорской. Подтвердилось. Проверили на совместимость.
— Ну вот, — сказала Кира с некоторым облегчением. — Как в аптеке. Все, побежала.
Поставила склянки на столик при входе в операционную.
— Константин Михалыч, кровь готова. Помыться?
— Что ты тут все крутишься, Бронникова! — недовольно забасил профессор. Его тон вкупе с иглодержателем в правой руке неопровержимо доказывал, что самое неприятное (скорее всего, резекция толстого кишечника) осталось позади. — Справились, без сопливых обойдемся… дошить немного осталось.
Денис успел переместиться в дежурку и теперь сидел у стола, заставленного грязными чашками, печально глядя на глубокую тарелку с васильками, содержавшую, кроме этих полевых цветов, только несколько крошек вчерашнего печенья.
— Ну и чего ты ждешь? — спросила Кира, берясь за телефон. — Иди посуду мой, а то сушек не дам.
— Какие сушки? — удивился он. — А Новый год?
— Новый год в обед, а сейчас утро, — вразумила она. — Надо же для начала и чаю попить.
Скоро пришли освободившиеся Володя и Вера Сергеевна, и в дежурке сразу стало шумно, тесно и светло от белых халатов.
Володя, усталый после операции, жадно хрустя сушкой на кривых крепких зубах, заметил, что мужика вспороли капитально, прямо как селедку, едва заштопали. На это Денис рассказал, что видел в прошлом году: стоял на остановке, подвалил автобус, из задней двери вывалились два мужика — один здоровый, другой сухонький, в пальтеце. Они еще внутри сцепились, а тут здоровый начинает: я тебя сейчас, дескать, так, да я тебя этак, а сухонький, не говоря худого слова, вынимает бутылку белой…
— Откуда? — заинтересовался Володя.
— Из-за пазухи, наверное. Коцает об урну — и звездочкой тому в горло! Кровищи!..
Кира бросила взгляд на Веру Сергеевну. Когда немного сошлись, она рассказала, что после ночи в Тадж-Беке не может ни видеть кровь, ни даже слышать о ней. «Я врач, хирург… кровь — это моя работа… И все равно. Когда оперирую — все в порядке. Наверное, потому, что это хорошая кровь, кровь врачевания… А вот если стрельба, смерть — не могу. Даже в кино не могу смотреть… если цветной фильм — плохо становится. Представляешь?»
Нет, ничего. Только улыбка погасла.
— И что? — спросил Володя.
— Да ничего. Никто ахнуть не успел. Он нырь обратно в автобус: «Осторожно, двери закрываются!»
— А тот?
— Ну что «тот»?! — рассердился Денис. — Ты хирург или пекарь?! Что бывает, когда сонную пропороли? Кончился он там, и вся недолга.
— Ужас, — сказала Кира. — Средь бела дня.
— На войне как на войне, — обиженно буркнул Володя, отхлебнул из чашки, почмокал и сморщился. — Грузинский, что ли?
