— Почему?
— Не знаю, голубушка! И никто не знает. Может, и дознаемся когда-нибудь… а пока дело так обстоит.
— И что же мне делать? — тупо спросила она.
— Выкручивайтесь, — сказал тогда профессор. — Как знаете, так и выкручивайтесь. Одно скажу вам, голубушка: действуйте как врач. Хладнокровно и расчетливо. Понимаете меня?
Она кивнула.
Может, профессор и прав был, но кивнула скорее из вежливости, чем из признания правоты. Потому что знала: никогда не сможет на такое решиться.
Как это можно вообще?! Как такое вообразить?! Как потом в глаза смотреть?! Жить как с этим?!
Господи, о чем это она?! Лезет в голову всякая чертовщина! Давно уж надо забыть!..
Артем, Лизка, Юрец… Шегаевы… не забыть бы в салат ту банку крабов, что с ноябрьских осталась.
Лифт остановился. Кира вышла, закрыла громыхнувшую дверь и нажала на звонок.
Служба здоровья
Будильник затрещал — как с цепи сорвался.
Артем дернулся, рывком протянул руку, ударил наотмашь — и с третьего раза попал наконец по кнопке.
Несколько секунд лежал, переводя дух. Потянулся, скуля, сел на постели, с тоскливой бессмысленностью глядя в белесое от фонарного света окно и безнадежно почесываясь.
Лизка сопела, ткнувшись лицом в подушку.
Некоторое время он прислушивался к собственным ощущениям. Так и не придя к какому-нибудь более или менее определенному заключению, вздохнул и неслышно пробормотал:
— Господи Исусе, спаси и помилуй.
Почесал затылок, поскреб щетину, зевнул, нашарил босыми ступнями тапочки, прошлепал к стене и щелкнул выключателем.
Курево всегда лежало на полу у постели, а теперь пропало. И на замусоренном подоконнике тоже не нашлось. Равно как и на столе — в беспорядке тюбиков, засохших кистей, шпателей, лоскутов линолеума и прочего инвентаря и материала.
Негромко матюкаясь, ощупал все карманы в груде разнокалиберных шмоток, заваливавших два венских стула-ветерана, в силу непоправимой калечности способных стоять только рука об руку.
Снова раздраженно перекидал пустые пачки на подоконнике.
— Лизка! Папиросы где?
Лизка едва слышно вздохнула, поворачиваясь к стене.
— Ладно, спи…
Обследовал пепельницу, но и это не принесло ничего хорошего: все окурки оказались либо страчены в ноль, либо напоследок раздавлены, была у него такая дурацкая привычка.
— Твою же не мать! — тихо сказал Артем.
Вышел на кухню, аккуратно громыхнул чайником, чиркнул спичкой и зажег газ.
Скрадывался он зря, соседки все равно не было — на новогодние праздники и зимние каникулы Алевтина Петровна уехала в Ярославль. Ну да когда в коммуналке живешь, привыкаешь. Хоть и нет никого, а все не один. Так-то у них нормально складывалось: они с Лизкой тихо себя вели, а баба Аля, как ее стала звать Лизка, жила на два дома, почему пребывала в вечном разоре и перемещении, и жизнь ее состояла из непрестанных сборов в поездку к внукам.
Шумно умылся, слегка намочил и причесал короткие волосы. Посмотревшись в зеркало, нахмурился.
Выбрал из грязной посуды, громоздившейся на их столе, граненый стакан, ополоснул. Даже потер пальцами, но чайные кольца все равно остались. Кинул щепотку заварки из рваной пачки, с бряканьем бросил алюминиевую ложку, чтоб не лопнул, и дополна налил кипятком. Сыпанул сахар из бумажного пакета, отломил кусок зачерствелого батона.
Придвинул табуретку, сел. Жевал молча, бездумно глядя на свое отражение в окне.
Одевшись по-уличному, с шапкой в руке, заглянул в комнату.
— Лизка! — сказал он. — Слышь? Ты встанешь, убери тут! Вообще уже как в слоновнике!
Лизка тонко всхлипнула и шевельнулась, глубже зарываясь в одеяло.
Артем перевел взгляд на подрамник, секунду помедлил, успев повторить про себя все, что повторялось по несколько раз на дню — не в больницу бы сейчас тащиться, а за работу встать; и не санитаром бы подвизаться, а сделаться наконец профессионалом (в том смысле, чтобы деньги своими художествами зарабатывать); и не в комнатульке этой ютиться (да еще и не своей), а заиметь бы мастерскую…
И со вздохом погасил свет.
* * *
Перейдя будто вымершее Садовое, потоптался на остановке. Но график движения не сбился: минуты через три показалась празднично украшенная гирляндами поверх лобового стекла «бэшка», со скрипом и судорожными подергиваниями распахнула задние двери.
Безлюдная улица сверкала. Окруженные морозными ореолами фонари сеяли сиреневое сияние на заснеженные обочины и тротуары. В домах кое-где оранжево и желто горели окна — должно быть, там еще допивали, доедали, договаривали. Попадались и елки — одна мерцала гирляндой в окне темной комнаты, другая в освещенной, и Артем, нахохлившийся у заиндевелого окна, обе их проводил взглядом.
А вот интересно… Юрец вчера толковал, что Новый год только в тридцать седьмом разрешили… а Гера — что в тридцать пятом…
Сама эта фраза шла по закоулкам мозга со скрипом, будто не желая осознаваться. Возникни в том нужда, она и с языка свалилась бы не вдруг, а с запинкой, с приметной полусекундой, затраченной на последнюю проверку: что это значит вообще: «Новый год разрешили»?!
То есть, конечно, Новый год и до этого был — но как явление чисто календарное. Перелом времени. Перевал. Календари свежие заводили. Долго сживались с другой цифрой… Теперь так же — начнешь дату ставить, а перышко по старой привычке заносит в прошлое.
Но торжество, праздник, радость, веселье, подарки, хороводы, свечи, орехи в фольге, елки — да! все елки на свете… Это ведь не к свершению законов небесной механики относилось. И не к перелистыванию календаря. А к рождению ребенка, к появлению новой жизни, вообще к новой жизни, знамением которой стал появившийся на свет мальчик — вот к чему!..
Но когда в разрезе борьбы с религией отменили Рождество, осталась прореха в головах. И чтобы ту прореху залатать, елку разрешили — но в Новый год. Ну а что? Зима? — зима. Снег? — снег. Мишура? — мишура. Выпивка-закуска. Очень похоже. Как там? — «Все елки на свете… все елки и все золотые шары…» Нет, не так, еще что-то про яблоки… Короче говоря, веселитесь. Только без глупостей: младенцы там всякие. Ни к чему.
Он зевнул, потянулся, сцепив ладони в замок.
Мгла, тишина… Несколько раз попадались «РАФики» «Скорой помощи» — в начавшем голубеть сумраке раннего утра они, присматривая подходящую добычу, будто большие безмолвные рыбы, неспешно скользили у самого дна опустелой Атлантиды.
Новый год!.. жалко, конечно, с утра на дежурство… Но как хорошо вчера посидели!..
Он нахохлился. Двигатель гудел, гнал по салону тепло. Глаза слипались, мысли путались… вот и задремал, поймав клок мимолетного радужного видения; встрепенулся, посмотрел в окно — далеко еще ехать… и снова уронил голову…
