Все кончилось. Прошлое отступало, утрачивало цвета и объем, превращалось в набор черно-белых фотографий… Первые два или три месяца они с матерью каждое воскресенье ходили на кладбище. Потом как-то раз Платонов не смог. Потом настало лето, навалилась жара. Пришла осень, выбросила пыльные бурые флаги. Сердце уже не сжималось, когда он шагал к отцу по асфальтовой дорожке кладбища.
А теперь они уезжали. Они уезжали из Хуррамабада навсегда. Никто из них не рассчитывал вернуться. Они уезжали, а отец всегда был против этого. «Ну уж нет! — говорил он, кривя щеку и воинственно постукивая ладонью по столу. — Никуда я не поеду!..» Но теперь он лежит в могиле — и они уезжают… И Платонов никак не мог отделаться от мысли, что этот упрямец в конце концов остается здесь один.
4
К середине дня он кое-как добрался до площади.
На перекрестке продавали горячие лепешки. Платонов приценился было, но потом сунул руки в карманы и пошел своей дорогой.
Тихая улица, заросшая карагачами и чинарами, поднималась к кладбищу.
Он не знал, где еще в Хуррамабаде можно найти могильный камень. Он искал уже две недели — нет, больше! — и не нашел. Вот и мастер Худайдод уже не мог ему помочь…
Минут через десять он миновал кладбищенские ворота и двинулся по аллейке. Из открытой двери сторожки доносились голоса. Платонов замедлил шаг и, поколебавшись, заглянул внутрь.
Два человека, которые громко и быстро говорили по-таджикски, на секунду замолчали. Потом один из них сморщился и кивнул, указывая на стул. Платонов прошел и сел. Стул шатался. Они снова загалдели.
Тот, что был в белом пиджаке, говорил так быстро, что взмахи ладони безнадежно отставали от слов.
Второй человек был артист Калягин. Во всяком случае, если бы не твердая уверенность в том, что артист Калягин не станет сидеть в вонючей сторожке хуррамабадского кладбища, Платонов бы руку дал на отсечение, что это именно он.
— Фахмиди? — тараторил первый. — Сатторов ба Турсунов, Турсунов ба Киёмов, Киёмов ба Насруллоев, Насруллоев ба Расулов, Расулов ба Мирзоев! Фахмиди?
Артист Калягин обхватил голову руками и закачался, произнося протяжным басом по-русски:
— Ё-о-о-о-о-о-о-о-о-моё-о-о-о-о-о!..
— Да-а-а… — удовлетворенно протянул человек в белом пиджаке, рассматривая артиста Калягина с таким выражением лица, словно тот был колбой, в которой пошла, наконец, долгожданная реакция. Вздохнул, перевел взгляд на Платонова, мельком улыбнулся, словно извиняясь, что не уделил ему внимания сразу, и вышел из вагончика.
— Добрый день, — сказал Платонов, немного поеживаясь от ощущения, что он забрел совершенно не туда, куда надо, и сейчас задаст очередной дурацкий вопрос. — У меня вот какое дело… простите, вам не говорили, что вы похожи на одного артиста?
— Сто раз говорили! — ответил артист Калягин, улыбаясь. На его круглом приветливом лице уже не было заметно даже тени отчаяния. — В театр звали работать! Я не пошел — э-э-э, что там делать?! — Затем протянул руку и весело представился: — Махмади!
— Дмитрий, — ответил Платонов, пожимая его маленькую, но твердую ладошку. — Вы работаете здесь?
Махмади с достоинством кивнул.
— Я главный инженер кладбища.
— О-о-о! — одновременно удивленно и уважительно протянул Платонов. Ему хотелось польстить. Кроме того, он и предположить не мог, что кладбище так похоже на завод — и тут и там нужен главный инженер. — Тогда вы, наверное, в курсе… Я ищу хороший камень. Весь Хуррамабад облазил — нету! Вы не знаете, где можно заказать?
— Э-э-э, практически невозможно, — сказал главный инженер. — Нигде не пилят. Рад бы… Но нету. В Хуррамабаде — нету. Кто имеет возможность, возит из Самарканда…
— Я не могу из Самарканда, — объяснил Платонов. — Я не успею привезти из Самарканда. У меня всего несколько дней. Я заплачу.
— Я понимаю, что заплатите, — пожав плечами, Махмади взял сигарету. — Я не фокусник… Где я могу взять камень? Все остановилось! Ни одна мастерская не пилит! Да и пилить не из чего — не возят в Хуррамабад камень… Что я могу сделать? Где взять хороший камень? Хороший камень — это мрамор из-под Самарканда… да ведь еще сколько с ним возни! Пилить, полировать… еще фасочки… врезы… — он поцокал языком. — Нет, не найдете…
— Мне мрамор не нужен, — сказал Платонов. — Мне нужен лабрадорит. Знаете? Черный такой, с фиолетовыми блестками… И фасочки мне не нужны.
— Как же без фасочек! — изумился Махмади. — Это разве камень — без фасочек!
— Не нужно, — убеждал Платонов. — Можно только одну сторону отполировать. Даже еще лучше только одну сторону. Понимаете? Пусть это будет похоже на дикий камень. На горы. Понимаете? Небольшую плоскость, чтобы сделать надпись, — и все. Больше ничего не надо. Мы его поставим вот так… — он вертикально поднял ладонь.
Махмади задумчиво выпустил струйку дыма.
— Не знаю… Не пилить? Ну, если не пилить… Видите, уважаемый, каждый человек своего хочет… Вам вот какой камень нужен… понятно, — он покачал головой. — Ко мне пришел недавно один… тоже отца похоронил. Таджик. Говорит: дай мне письменное разрешение, что я могу на могиле построить кирпичный мавзолей! Зачем тебе разрешение? Все строят на могилах мавзолеи! Всякий, у кого есть два десятка кирпичей, строит на могиле мавзолей! Строй, пожалуйста! — Он с чувством стряхнул в жестянку пепел. — Нет, дай ему разрешение — и все тут! Неделю ходит, другую… Под дверью сидит… И все ко мне! К директору не идет. Знает, что с директором не поговоришь! Ну, в конце концов я не выдержал — дал ему разрешение! Письменное! Через неделю прохожу по тому участку — во-о-о-ой! Этот паразит построил мавзолей — жить можно! Две семьи можно поселить! Я к нему! А он: вот, говорит, у меня разрешение! — Махмади прыснул. — Вот так, уважаемый… Ладно. Я вижу, вам надо помочь. Есть одно место. Можно поехать, посмотреть…
— Когда? — спросил Платонов.
Главный инженер большим пальцем передвинул тюбетейку вперед и почесал лысый затылок.
— Послезавтра.
— А сейчас нельзя?
— Сейчас? — удивился тот.
— И сколько это будет стоить?
Махмади пожал плечами.
— Кто знает сейчас, какая у чего цена? Все перевернулось… Теперь люди платят за работу не то, что она стоит, а сколько могут заплатить… Сколько вы можете заплатить, уважаемый? — поинтересовался он.
— Двести, — сказал Платонов.
Сказал — и пожалел. Надо было сказать — сто. Может, сто — это и есть цена?
— Двести… — разочарованно повторил Махмади и пошевелил губами, что-то расчисляя. — Сам камень… да привезти… да поставить… стяжку нужно делать… цемент… Двести… Хоп, ладно! Майли! — он хлопнул обеими ладонями по столу и привстал. — Двести так двести. Рафтем?
5
Автобус трясся и прыгал на колдобинах.
