На дорожке показался визитер. Это был таджик средних лет, одетый вполне по-кишлачному — в чапане, повязанном поясным платком, в тюбетейке, в пыльных сапогах. В правой руке он держал вытертый кожаный саквояж с металлическими застежками, который, казалось, прямиком перекочевал сюда откуда-то из тридцатых годов.
— Добрый день, Ибрагим-ака, — сказал он, останавливаясь у ката. — Как ваше здоровье? Все ли в порядке? Все ли у вас хорошо?
— Спасибо, спасибо, — степенно отвечал Ибрагим. — Как у вас? Как вы себя чувствуете? Хорошо ли доехали? Чем могу помочь?
— Ибрагим-ака, — смущенно сказал человек, ставя саквояж на землю. — Мне сказали, вы очень богаты.
— Это кто же такое про меня сказал? — деланно изумился Ибрагим. — Вы откуда взялись, уважаемый?
— Я из Рухсора приехал, Ибрагим-ака. Я живу в кишлаке Обигуль. Это недалеко — километров сорок. Магазинщик ехал в Хуррамабад, и я с ним попросился…
— Ну!
— Мне в кишлаке хорошие люди посоветовали — поезжай в Хуррамабад, иди к Ибрагиму, Ибрагим-ака тебе поможет… Видите ли, Ибрагим-ака, — заторопился приезжий, — мне нужно сына женить… да и дом ему новый строить тоже нужно. Это же какие деньги нужны, Ибрагим-ака! Я бедный дехканин… Все, что у меня есть, я с собой привез, — он кивнул на саквояж, стоящий у ног, и вдруг взмолился, сложив темные ладони на груди: — Давайте с вами сыграем, Ибрагим-ака! Может быть, мне повезет, я выиграю, и тогда мне хватит денег! — Он помолчал и мечтательно добавил: — Я бы хотел еще купить несколько хороших баранов…
— Да во что же мне с тобой играть? — оторопело спросил Ибрагим. — Во что ты умеешь играть, уважаемый? Ты из своего кишлака-то сколько раз в жизни выезжал?
— Мне сказали, что вы хорошо играете в карты, — ответил дехканин, не обратив внимания на колкость. — Давайте играть в карты. Может быть, мне повезет.
— Нет, уважаемый, в карты я с тобой играть не буду. Карты — это такая игра, в которой везет тому, кто на ней зубы съел. Ну-ка, взгляни на мои зубы! — Ибрагим оскалился, и Ямнинову показалось, что стало светлее — так щедро сияло золото во рту у Ибрагима. — Понял? А ты говоришь — карты! Я себя уважать не стану, если сяду играть с тобой в карты!
Он снял с ноги туфлю и предъявил ее гостю.
— Видишь вот эту туфлю?
— Как не видеть, Ибрагим-ака…
— Хочешь, сыграем с тобой так. Ты поставишь на одну сторону туфли — ну, скажем, на подошву, я — на то, что останется. Потом я ее подкину. Упадет на подошву — все, ты выиграл, я тебе отсчитаю ровно столько денег, сколько ты с собой принес. Если иначе — ты проиграл, твои деньги станут моими. Согласен? — и равнодушно сунул в туфлю босую ногу.
— Согласен, — кивнул визитер — Это честно, Ибрагим-ака.
— Выбирай, — предложил Ибрагим и откинулся на подушки.
Человек задумался.
Минуту или две он шевелил губами и возводил глаза к небу. Потом решился:
— Пусть подошва, Ибрагим-ака.
— Ну, народ… — пробормотал Ибрагим.
Он снова снял туфлю и наотмашь метнул в золотой воздух. Все, включая охранника, следили за ее полетом. Туфля крутилась, пересекая лекальные траектории ласточек. Наконец шмякнулась на дорожку и замерла.
Было тихо.
— Видишь, уважаемый, она упала боком, — вздохнул Ибрагим. — Тебе все понятно?
— Мне все понятно, — ответил человек дрогнувшим голосом.
— Тогда отнеси свой саквояж вон туда, — попросил Ибрагим. — Хотя нет, постой. Открой-ка.
Гость щелкнул застежками. Саквояж был битком набит пачками денег.
Ибрагим не глядя сунул руку, вытащил сколько попалось и протянул ему:
— На, это тебе. Не обижайся на меня. Ты сам хотел играть… Ну, а теперь закрой и отнеси под навес. Охранник тебя проводит.
Несколько минут они молчали.
— Так что вот так… — сказал Ямнинов, покашляв.
— Да, совсем оборзели эти кулябцы… — пробормотал Ибрагим. — Сладу нет. Завоеватели чертовы. Они и есть завоеватели — захапали все, что только можно… Тьфу, противно говорить! Все у них в руках — милиция, безопасность, армия… попробуй пикни. Дорвались. Никакого сладу нет. Народ уже воет. Они доиграются. Ой, доиграются! Пришли освободителями, а сами теперь что делают? Ни стыда, ни жалости. Три шкуры дерут!.. Нет, ну должна же быть совесть! Есть много уважаемых, солидных людей, которые уже были уважаемыми людьми, когда эти выскочки еще пищали в гахворе! Нет, не хотят понимать!..
Он замолчал.
Ямнинов подумал, что Ибрагим-ака сегодня необыкновенно многословен.
— Да, — кивнул он. — Верно. Я, собственно, знаешь что хотел у тебя спросить…
И, помедлив, спросил.
Ибрагим-ака поперхнулся и поставил пиалу.
— А, вот ты как вопрос поворачиваешь… Ну-ну… Нет, конечно, дело хорошее… — Он неопределенно повел рукой. — Ты ведь все обдумал, наверное… Заходи послезавтра. Даже лучше в субботу. Годится?
— Годится, — легко согласился Ямнинов. — Конечно.
Сопя, Ибрагим налил себе еще чаю.
— Понимаешь, Николай, это не просто кулябцы, — сказал он. — Это вдобавок еще и ребята Карима Бухоро… Карим Бухоро — очень, очень уважаемый человек. Но возле него крутятся самые разные люди. Слышал я про этого Орифа… Борзая сволочь этот Ориф, вот что я про него слышал.
Посмотрел на дорожку и вдруг сердито крикнул:
— Садык, душа моя! Принеси-ка туфлю! Что я сижу как босяк, честное слово…
2
Он быстро шел по направлению к вокзалу, нисколько не чувствуя обиды. Ибрагим — тоже очень уважаемый человек. И вдобавок очень умный. Ну не хочет он связываться с людьми Карима Бухоро… За что его винить? Это его право. А раз он не хочет связываться с людьми Карима Бухоро, то какой смысл удовлетворять горячечные просьбы Ямнинова? Береженого бог бережет…
Дядя Миша долго разглядывал его в глазок, потом загремел, залязгал засовами.
— Здорово! — сказал он, запирая за Ямниновым дверь. — Заходи, Николай! Как дела?
— Спасибо, — ответил Ямнинов, садясь. На столе валялись несколько золотых колец, сережки, обломки красного корунда, шедшего на изготовление камней для украшений. В целлофановом пакетике лежала горсть зубных коронок. — Спасибо, ничего хорошего. С покойников снимаешь? — он показал на коронки.
— Скажешь тоже — с покойников! — усмехнулся дядя Миша. — Живые приносят. Жрать захочешь — еще не то продашь. Где это ты руки ссадил?
Ямнинов сморщился.
— А, ерунда, — и добавил: — Короче, идут делишки?
— Крутимся помаленьку… — вздохнул дядя Миша. — Сейчас много стало заказов. Пограничники себе цепи заказывают, не скупятся — граммов по тридцать. Им деньги-то Россия платит… Жены кольца просят, серьги, цепочки тоже… У меня теперь четыре ювелира работают. А я вот, видишь… координирую, — он хмыкнул. — Я бы, знаешь, расширился, да высовываться нельзя. Все тайком, тишком, с оглядкой. Только с русскими стараюсь дело иметь. А то ведь, сам понимаешь, так наедут, что мало не покажется.
