«Плен… — понял Матях. — Все это будущее, забросы в прошлое и прочая лабуда были всего лишь бредом, глюками после ранения. На самом деле абреки взяли меня и сейчас начнут развлекаться».
— Зовут, зовут тебя как? — пробился к разуму настойчивый бас, и Андрей попытался упрямо мотнуть головой:
— Ничего не скажу!
На деле с губ сорвался только тихий шепот: «Не… скажу…»
— Не скажет? Чего не скажет? — не понял боярин. — Имя свое молви, имя. Кто ты? Православный чи нет? Немец? Русский?
«Немец? — Несмотря на всю тяжесть положения, Матях мысленно усмехнулся. — Откуда здесь немцы? Или „чехи“ кого-то для выкупа украсть хотели, а я по пути попался?»
— Русский, — выдохнул Андрей, ни при каких обстоятельствах не желая отказываться от высокого и почетного звания. — Русский я, слышите, русский!
— Русский! — наконец различил хоть что-то внятное Илья Федотович, и воины так же облегченно загалдели. — Русский он, понятно?! А вы — немец, немец. Откель будешь, служивый? Смоленский, вятский, рязанский, московит? Али из Новагорода приплыл?
Половина вопросов прошла мимо сознания сержанта, но главное он понять смог: тому, что он русский, абреки почему-то обрадовались. Может, его вывезли в дружественный аул? Или он в Моздоке, в палате с кем-то из «наших» «чехов»? За бандитов ведь далеко не все дерутся…
— Где я? — прошептал он.
— Не бойся, — кивнул Илья Федотович. — Свои мы, православные…
И он размашисто перекрестился.
— Моздок? — предположил Матях, впервые увидевший перекрестившегося чеченца. — Санчасть ОМОНа? Или в аэропорт везете? Я тяжелый? Ничего не чувствую. Я на обезболивании?
Боярин Умильный, в свою очередь ничего не понявший из множества сорвавшихся с уст стрельца слов, растерянно закрутил головой:
— Чего это он, Касьян?
— Да опять в беспамятство впал, батюшка Илья Федотыч. Слаб больно. Почитай, вся кровушка из него вытекла. Не едина неделя пройдет, пока новую накопит.
— Ништо, — отмахнулся боярин. — Главное, не басурманина вороватого подобрали, православного. Как в разум окончательно придет, так и узнаем, кто таков. Пока подстилку травяную поменяйте в телеге, да и с Богом, дальше двинемся.
Еще на три дня ополченцы оставили Андрея в покое, лишь иногда по-дружески улыбались, ловя на себе взгляд карих глаз, да Касьян продолжал выкармливать, как малютку-несмышленыша, по чуть-чуть наливая в рот теплого бульона и скармливая большими ложками приторно-сладкий цветочный мед. Матях приходил в себя все чаще и чаще, проваливаясь в забытье на считанные часы. Сил шевелиться у него не имелось, но трясущаяся телега постоянно перекидывала голову вправо, влево и обратно, и сержант смотрел во все глаза, никак не веря тому, что представало перед ним.
А видел Андрей лихих всадников, одетых в сверкающие, любовно начищенные кольчуги, с саблями у пояса и тугими колчанами на крупах коней. Воины не походили на тех, кого он видел в исторических фильмах — суровых, бывалых мужей в шлемах, с топором за поясом, со щитом и копьем в руках. У этих же шлемы болтались на луках седла, круглые щиты висели на боках коней с левой стороны, копья с длинными широкими наконечниками вообще ехали на телегах, а суровых, в смысле бородатых, воинов набиралось меньше половины. Большинство составляли веселые безусые юнцы, они о чем-то со смехом болтали между собой, а порой внезапно срывались с места и уносились в степь за появившейся вдалеке дичью. Да и те защитники земли русской, что успели войти в возраст, так же плохо укладывались в «правильный» образ. Низкорослые, наголо бритые, бородатые, в цветастых тюбетейках — в конце двадцатого века в Питере или Москве у них бы проверяли документы через каждые двадцать метров, постоянно отвозили бы в отделение милиции для «уточнения».
Впрочем, теперь для Матяха странной и далекой фантастикой казались застава в горах, питерские улицы и бетонные многоэтажки, школа и курсы программистов. Капитан как в воду глядел — не заниматься Андрею больше драйверами и ассемблерами! Суровой реальностью вырастал шестнадцатый век, в который упекли его тощие долговязые умники из далекого будущего. А про шестнадцатый век программист по образованию, сержант Российской армии Андрей Матях не знал ничего, кроме одного: это было очень давно. И как должны жить здесь люди, о чем разговаривать, чем заниматься, он совершенно не представлял.
Положение тяжелораненого давало много времени для размышления, и Андрей мог во всех деталях прикинуть свою дальнейшую судьбу. Прикладная математика в этом мире вряд ли представляет высокую ценность. Разумеется, его познания и умение производить сложные вычисления на два-три порядка превышают уровень самого великого из современных архитекторов или ученых. Но вот только не изучал Матях законов строительства. А столь популярное в двадцатом веке получение определителей сложных матриц и формулы неопределенной баллистики здесь не имело никакого прикладного значения.
Еще, как бывший сержант, Андрей «на отлично» стрелял из пулемета, автомата и снайперской винтовки, умел организовывать оборону подразделения, вести наступательный бой, проводить спецоперации против опытного и хорошо организованного противника. Но какой смысл в умении класть из СВД три пули из пяти в «десятку» на расстоянии восьмисот метров, если вокруг одни «гладкостволы»? Какой смысл в умении правильно окапываться, когда все бойцы передвигаются и сражаются только на лошадях?
«Знал бы, чем все кончится, на курсы верховой езды записался бы, а не математику зубрил, — мысленно вздохнул Матях. — Остается или вешаться, или учиться жизни опять с самого нуля».
Вешаться в свои двадцать три года он не собирался. Оставалось учиться и приспосабливаться, благо все вокруг пока принимают его за своего. Вот только как бы не засветиться? Не ляпнуть лишнего, не выдать своего «темного» происхождения, незнания здешних реалий?..
— Как чуешь себя, служивый? — поравнялся с телегой зеленоглазый бритый бородач. — Живой?
— Лежать надоело, Илья Федотович, — еще негромко, но вполне внятно ответил Матях, — да ноги не слушаются. И траву поменять хотелось бы, коли до кустиков сбегать не могу.
— Никак знакомы мы, служивый? — удивился боярин. — Откель имя мое знаешь?
— Так не глухой ведь, Илья Федотович, — усмехнулся раненый. — Слышу, как обращаются.
— А-а, то разумно, — кивнул воин. — Самого-то как кличут?
— Андреем.
— В честь апостола, значит, Первозванного. Гордое имя. А из чьего рода будешь?
— Не скажу, — Андрей бессильно уронил голову и пару раз тихонько постонал. — Не помню.
— Как — не помнишь? — изумился боярин. — Имя отчее назвать не способен?
— Ничего не помню, — повторил Матях. — Ни дома, ни родичей. Как попал сюда, не помню. Знаю только, Андреем зовут. Как на телеге очнулся, помню, и все. Откуда в степь попал, как, зачем — ничего вспомнить не могу. Как имя в голове сохранилось, и то непонятно.
