— Странно, когда такой важный перекресток в лесу оказывается. — Андрей настолько расхрабрился, что даже хлопнул своего скакуна по крупу, заставив ускорить шаг и нагнать боярина Умильного.
— А кто тебе сказал, что он в лесу? — засмеялся Илья Федотович. — Вокруг Поляниц верст на пять округ давно лес извели. Поля, луга. Сено для купеческих обозов, бараны да кабанчики им на жаркое, постоялые дворы во множестве. Знамо дело, местный люд своего не упустит.
Теперь они ехали бок о бок. Матях то и дело косился на спутника: родовитый боярин, одетый в рубаху из камки, яркого узорчатого шелка, поверх которой, плотно облегая тело, сидел подбитый ватой жилет густого, как крымское вино, бордового цвета, с отороченными густым бобровым мехом воротом и обшлагами; в таких же темных, но зеленых штанах и высоких, до колен, васильково-синих сапогах из тончайшего сафьяна. По причине мирного времени боярин был безоружен — но Матях собственными глазами видел, как в широкий рукав рубашки Илья Федотович опустил продолговатый грузик кистеня, петля от коего осталась на запястье.
Впрочем, на этот раз сержант выглядел ничуть не хуже: синяя рубаха, черные мягкие шаровары, поблескивающий желтыми бляхами широкий пояс. Не князь, конечно, но и не смерд в застиранной рубахе, полотняных портах и с веревкой вместо пояса — Матях на подворников уже насмотрелся.
Дорога, обогнув березовую рощу, вытянулась в прямую линию, надвое рассекавшую изрядно вытоптанный татарами луг, потом повернула вдоль заросшей лебедой канавы, за которой тянулись ровные грядки с капустой — кочаны уже начали завязываться.
— Возов пятнадцать нарежут, — удовлетворенно отметил боярин. — Лепо капуста этим летом уродилась. Еще репы бы собрать, и зимовать можно без опаски.
— Твое, что ли, поле, Илья Федотович? — не подумавши, ляпнул Матях.
— Здесь все мое, — с некоторым удивлением покосился на служивого Умильный. — И три телеги из пятнадцати тоже мои будут.
— Я не про то говорю, Илья Федотович. Мужицкое поле или барщину на нем кто отбывает? — выкрутился Андрей.
— У меня барщины в крепостных грамотах уже, почитай, лет десять не упомянуто, — покачал головой боярин. — Без догляда доброго урожая не собрать. А смотреть некогда. Государь наш, батюшка Иоанн Васильевич, засиживаться по углам не дозволяет. Дел ратных ноне много. Кажинный год походы выпадают али дозоры на Засечной черте. Посему смердам я токмо оброк положил. А на залежные земли страдников посадил.
— Понятно.
— Мороки много, — отрицательно качнул головой Илья Федотович. — Вот округ Москвы помещики многие во страдников и крепостных ни оброка не берут, ни барщины не требуют. Золотом али серебром за землю получают, и все. Мыслю, надобно и мне так поступить. Мельники и кузнецы издавна рублем звонким за место и подъемные откупаются. И мне с товаром хлопотать не надо, и они быстрей поворачиваются.
Сержант не ответил. Андрей устал стоять в стременах, опустился в седло — и ему тут же стало не до разговоров.
Дорога тем временем нырнула во влажную низинку, пробилась сквозь густой ивовый кустарник, вновь поднялась к вспаханному полю, на котором зеленела молодая поросль.
— Федька Тверидин гречу посадил, — одобрительно кивнул боярин, придерживая коня. — Коли ранних заморозков не случится, успеет до осени второй урожай снять. Странно. Похоже, не ходили тут вотяки. Не потоптано ничего. Большой ратью по дороге вытянуться невозможно, обязательно все окрест с землей смешают. Так что, мыслю, целы все выселки у Святополья. И само оно цело. Давай-ка дорогу срежем и по меже до Керзи доскачем. Здесь версты три всего, не более.
Илья Федотович, дав шпоры, стремглав помчался по узкой травяной полоске между полем, засеянным гречей и грядками, над которыми покачивались широкие листья налившийся сладким соком свеклы.
— Господи, за что… — пробормотал Матях, потянул левый повод, поворачивая коня, и с силой пнул его пятками в бока.
Однако едва каурый перешел в галоп, заднице стало неожиданно легче. Седло уже не дергалось под седоком, поддавая ему в седалище, а лишь слегка покачивалось, как у несущегося по шоссе мотоцикла. Скачка продолжалась менее получаса. Когда впереди поднялась стена соснового бора, боярин перевел коня на шаг. Андрей, стиснув зубы, очень плавно подтянул поводья, и его каурый сообразил, сбросил скорость.
— Голову мерину придерживай, — оглянулся Илья Федотович, — не дай воды хлебнуть. Горячие кони.
Сперва Матях не понял, о чем идет речь, но, подъехав ближе, увидел скрытый за высокой прибрежной осокой ручей шириной метра четыре. Прозрачная вода журчала над темными валунами, кружила длинные пряди водорослей, поблескивала боками мелких рыбешек, рыскающих от берега к берегу.
— Керзя, — представил реку Умильный, направляя коня в воду, и вскоре поднялся на противоположный, поросший сосняком берег. — Еще версты четыре до Селитры, торный тракт за ней.
По лесу гнать во весь опор боярин не решался, но скорость все равно держал приличную, и Матях еле успевал уворачиваться от низких ветвей деревьев, несколько раз едва не выпав из седла. К счастью, его скакун, в отличие от автомобиля или мотоцикла, сам догадывался огибать препятствия, которые попадались на пути. А то бы дело без аварии не закончилось. Наконец Илья Федотович остановился, спешился, отпустил подпругу.
— Вот и она, родимая. Давай, служивый, коней напоим да сами червячка заморим. Полпути уже позади.
— А как насчет «горячим коням пить нельзя»? — с облегчением спрыгнул на землю Матях и наклонился, разыскивая пряжку под брюхом мерина.
— Да ты что, служивый? — удивленно приподнял брови боярин. — Мы же с полверсты шагом шли. Выходились кони, остыли. Ты подпругу-то ослабь, не то каурка голову опустить не сможет.
— Сейчас. — Сержант уже нашел пряжку, но все никак не мог разобраться с хитрым захлестом ремня. Наконец тот поддался, повис. Андрей взял коня под уздцы, подвел к ручью в полшага шириной. — Это что, та самая Селитра и есть?
— Исток у нее рядом, возле Комарово. Впрочем, в Селитре и возле устья больше двух шагов не будет.
Мерин сержанта, почуяв воду, потянулся к ручью, начал хватать губами воду. Когда скакун напился, Матях, по примеру боярина, развязал сумку, нашел матерчатую торбу с длинной ручкой, накинул ее коню на голову, за уши, и каурый захрустел насыпанным внутрь зерном.
— Посмотрим, что Глаша нам положила… — Боярин извлек из своей сумы бумажный сверток, удовлетворенно хмыкнул: — Судак копченый. Давай щит, служивый, обедать станем.
Матях снял с седла щит, протянул Илье Федотовичу. Тот кинул деревянный диск на кочку рукоятью наверх:
— Садись, боярин Андрей, а то земля сырая. — Умильный первым опустился на край щита, развернул рыбу, рядом положил заткнутый деревянной пробкой кожаный бурдючок. — Я меда хмельного с собой взял. На душе спокойно с утра. Беды не чую. Отчего и не выпить? Да угощайся, служивый. Глазами досыта не наешься.
