Сталин приказал подготовить Бенешу ответ и передать его через надежных лиц. Таким надежным лицом, как мы думали, мог оказаться мой старинный знакомый — бывший генерал-майор Царской армии Николай Владимирович Скоблин. Завербованный в двадцатых, он хорошо помог мне при осуществлении операции «Трест» и до сих пор жил за счет НКВД или ОГПУ, что на тот момент было вернее. Это был весьма доверенный агент, способный нарисовать объективную обстановку и разработать дерзкую операцию. Над его прикрытием трудился целый отдел НКВД. Множество агентов меньшего калибра обеспечивали его неприкосновенность. Осторожный, неторопливый, обстоятельный, Скоблин не менял кураторов, как перчатки и, начав однажды работать со мной и Кондратьевым, так и остался под нашим контролем. Даже появление Алексея Петровского он воспринял не очень дружелюбно.
Наверное, Скоблин бы и получил такое поручение, и по этой причине Сталин обратился именно ко мне, но вдруг на стол Кондратьева легло перехваченное нашими агентами в Праге сообщение. Из него стало очевидно — именно генерал Скоблин передал немцам информацию о том, что Маршал Советского Союза Тухачевский с приближенными лицами затевают заговор против Сталина. Это было очень странно. Никаких указаний на этот счет от своих непосредственных кураторов Скоблин не получал. Мы рассматривали два варианта: либо Скоблин стал двойным агентом, либо он получил указания из Москвы через наши головы, что уж полная несуразица — так нам тогда казалось.
Однако «несуразица» только начиналась. Круг замкнулся. Скоблин передает информацию Шелленбергу, Шелленберг через своих агентов — Бенешу или тому, кто пишет от его лица. Бенеш — Сталину, а Сталин — Бенешу, опять через того же Скоблина? Тому, кто хоть немного знаком с правилами игры в разведке, совершенно понятно — это подстава. Один и тот же агент никогда не используется в цепочке дважды. Тем более такого калибра, как Скоблин. Подобная небрежность может свести на нет всю его деятельность, а такими агентами не разбрасываются. Их выращивают долго и мучительно, и не всегда это получается.
Для того чтобы разрешить ребус, надо было выяснить, от кого Скоблин получил приказ передать явную дезинформацию в германские спецслужбы. Кому нужно, чтобы Тухачевский и его штаб были арестованы? То, что это было нужно немцам, споров не вызывало — крах Тухачевского означал бы такой удар по руководящим кадрам Красной армии, от которого она не скоро бы очухалась. Чтобы поправить положение, потребовалось бы много лет. А рейх, как мы теперь понимаем, уже тогда всерьез готовился к войне. К тому же эсэсовское руководство получало прекрасный шанс провести чистку и в рядах немецких военных с целью убрать неугодных и несогласных. Ведь не зря донесение Скоблина было представлено лично фюреру, — из этого можно понять, сколь важное значение оно имело. Это донесение снабдили также множеством компрометирующих фактов на германских генералов, особенно на тех, к кому фюрер давно уже питал неприязнь. Гитлер дал добро на то, чтобы информация была передана в Москву. Что и было сделано посредством Бенеша. Но кто в Москве был заинтересован в том, чтобы могущество Красной армии оказалось значительно подорвано? Или тот, кто сделал это, не понимал, что, собственно, происходит?
Ответа не находилось долго. Позднее обнаружилось, что он лежал на поверхности, просто был настолько чудовищен, что мы даже вообразить не могли, каков он. И поплатились за это. Вслед за письмом Бенеша из Праги поступили новые сведения. По приказанию Гитлера эсэсовские спецслужбы произвели обыски в кабинетах отстраненных от дел генералов вермахта. Кроме того, задействовав специалистов-взломщиков из уголовной полиции крипо, они проникли в помещения абвера и вскрыли несколько сейфов, в том числе и сейф самого адмирала Канариса. Оттуда извлекли все документы, которые могли скомпрометировать советского Маршала Тухачевского. Было собрано обширное досье, его в любое время готовы были передать в распоряжение Сталина. Однако тот факт, что этот обширный фолиант подготовлен… за четыре дня, привел нас к заключению, что он полностью сфабрикован.
Однако советское посольство в Праге, по указанию Сталина, вступило в переговоры с СД — заграница, которую представлял штандартенфюрер Науйокс. Он недвусмысленно намекал, что передаст досье, но только при определенных условиях, которые не раскрывал до поры до времени.
Сразу после того, как стало известно о предложении Науйокса, Сталин решил послать в Прагу своего представителя, и Кондратьев с Петровским, вызвав меня, сообщили — выбор генерального пал на меня. В частности, из-за того, что я хорошо знаю Скоблина, с которого и заварилась вся каша. Никто не знал, чем все закончится. Собственно, было понятно, что никакого заговора нет, есть военная оппозиция, которая выражала неудовольствие состоянием армии, ратовала за ее модернизацию и перевооружение, рвалась внедрить новую техническую базу. Но в Кремле очень плотно засели бывшие красные конники — Буденный и Ворошилов, привыкшие рубить шашками, и они упорно сопротивлялись новшествам. Им претили военачальники, получившие образование в царские времена. Эти красные кавалеристы из легенд «речистых былинников» времен Гражданской войны еще сыграют свою роковую роль, которая станет совершенно очевидной в июне сорок первого года. А тогда они не понимали, что играют с огнем. Никто не понимал. До конца.
Я поехала в Прагу и, прибыв туда, первым делом дала разнос Скоблину, вызвав его из Парижа. Кто поручил ему выйти на контакт с немецкой разведкой? Почему он не информировал своих кураторов? Оказалось, за всем стоял Ежов. Это он дал распоряжение Скоблину вбросить информашку Гейдриху для последующей передачи ее в Москву и строго-настрого запретил извещать об этом меня или Кондратьева. Он не зря терся вокруг меня, вынюхивая мои связи. Ведь используя Скоблина, он не только уничтожал моего самого надежного агента, он бросал подозрение и на меня, а заодно на тех, кто мне покровительствовал. Ведь Ежов прекрасно знал, что они вовсе не на его стороне. В пассивной, в глухой оппозиции, которая может стать явной, сложись к тому обстоятельства.
Ежову было известно, что Алексей испытывает ко мне самые горячие чувства, и они взаимны. Наш шеф бы изменил себе, если бы не попытался разбить наш брак. Он приставил к Алексею в секретари свою агентку, которая пыталась соблазнить начальника, причем так, чтоб и мне было известно об этом. Ловила его на компрометирующих моментах, помощники фотографировали их, а фотографии присылали мне. Любую другую женщину, чувствительную, как Надежда Аллилуева, это свело бы с ума. Признаюсь, что и у меня случались приступы ревности. Я даже опять принималась за алкоголь и пару раз угодила в клинику. Но я знала больше, чем обычная женщина, и столько пережила, что умела владеть своими эмоциями. В частности, в клинике, когда просто чудом медсестра, завербованная Ежовым, не успела мне сделать вместо обычной инъекции смертельный укол, — Алексей, как почувствовал, приехал и вырвал у нее шприц из рук, — я осознала, что не имею права поддаваться. Иначе меня подстерегает гибель. В конце концов Алексей избавился от секретарши: во время прогулки на девушку напали хулиганы. Покалечили слегка, но соблазнять больше она уже не могла.
Ежов предупреждение понял, тогда предпринял другой ход. Мой второй муж, теперь уже бывший, — Катерина Алексеевна вздохнула, — Алексей отказался от меня перед самым арестом, предчувствуя, что его ждет, надеясь, что меня не коснется кара, постигшая его. Но ошибся. Мой бывший муж хоть и был уже не юношей, — ему исполнилось тридцать шесть лет, — но все же привлек Ежова отменными, внешними данными. Как-то зазвав к себе, тот предложил Алексею «подурачиться», как он называл свои гомосексуальные утехи, и приказал раздеться донага. Алексей наотрез отказался. Возможно, тогда, возможно еще раньше, Ежов понял, что перед ним — враг или тот, кто сможет стать врагом, и от него надо избавляться. А заодно от его друга Кондратьева и женки аристократического происхождения. Как люди его психологического склада, Ежов запоминал даже самые мелкие обиды и мстил за них. Кроме того, он мечтал о неограниченной власти, о безграничном доверии вождя, а для этого ему нужен был громкий процесс, чтобы доказать свою верность и незаменимость. А под шумок избавиться от неугодных.
