— Что ж, собирайся, солдат, — обернулся Петровский к Курбатову, — прокатят нас на машине. Все лучше, чем пешком ходить.
— И вас, девица, разыскивают, — добавил Зеленин, обращаясь к Наталье, — генерал Ватутин о вас волнуется, как бы чего не случилось, и обратно в свое расположение затребовал.
Ближе к вечеру сражение стало затихать. Когда сумерки сгустились, из темноты ветер доносил далекий скрежет танковых гусениц, перестук пулеметов, едва различимую перекличку голосов. В небе под звездами проносились самолеты, то советские с красными звездами на бортах, то немецкие — с черными крестами. На горизонте навстречу друг другу полыхали лучи прожекторов. Несколько секунд они крест накрест пересекали небо, потом внезапно исчезли. Иногда на отдельных участках фронта вспыхивала ожесточенная перестрелка, точно перепалка, но быстро смолкала. Обе стороны были измотаны и готовились к следующему дню.
Орлова и майора Волосюка, помощника Петровского, доставили в госпиталь. Осмотрев Алексея, доктор и ломаного гроша не дал за его жизнь, так покалечило его у Обояни, к тому же сказывалась большая потеря крови. Но Лешка удивил всех — он боролся за жизнь и выстоял, точно в бою. Лиза рвалась навестить его в госпитале, но ее не пускали.
Едва рассвело, 8 июля Манштейн нанес новый удар по Воронежскому фронту, и войскам Рокоссовского пришлось вступить в дело, чтобы заставить немецкого военачальника распылить силы. Однако натиск Манштейна не ослабевал, в бой были введены все танковые соединения, имевшиеся у немцев в наличии, они стремились расширить и закрепить удачный для них прорыв к Курску.
Одиннадцатого июля 1943 года армады «тигров» подползли к селению Прохоровка — Манштейн решил железным кулаком пробить себе дорогу в западном и южном направлениях. Силы танковой армии генерала Рыбалко, противостоящей великолепно вооруженным дивизиям СС «Мертвая голова» и «Викинг», остававшимся до поры до времени в резерве, были уже исчерпаны. Рокоссовский и прибывший к месту сражения маршал Жуков запросили Сталина о возможности введения в бой танковых соединений резервного Степного фронта. Это не входило в планы ставки, но ничего иного не оставалось. «Тридцатьчетверки» Степного ускоренным маршем подошли к Прохоровке, захваченной эсэсовцами, 11 июля к вечеру. Танковое сражение длилось всю ночь и на другой день 12 июля достигло апогея.
Над полем боя, ни на мгновение не прекращаясь, кипели воздушные схватки — «миги» и «лаги» вели воздушные бои с «мессершмиттами» и «юнкерсами». Густой дым тяжелыми волнами заволок сияющую на солнце степь. Танки горели, черное чадное пламя поднималось высоко. Когда к вечеру немецкая армада откатилась, так и не сумев прорваться дальше Прохоровки, поле боя представляло собой ужасное зрелище — на склонах холмов и на равнинах между холмами догорали сотни танков, немецких и советских, нередко перевернутые после столкновений, вздыбившиеся друг над другом в последней смертельной схватке.
Протирая пилоткой новенький орден Красного Знамени сержант Курбатов присел у своего орудия, покореженного от столкновения с «пантерой». Он отказался уйти в тыл и попросил, чтобы его снова направили на передовую. Совсем не устал солдат. «Как устанешь, товарищ маршал, когда такая махина прет? Тута уж не до отдыха. Потом отдохнем, коли живы будем». Невдалеке в окопе — три бойца-пехотинца. Один — мертвый, до сих пор сжимает в руке так и не брошенную в противника противотанковую гранату. Двое других, наспех перевязанные, в замаранных кровью бинтах, сидят на месте, о том, чтоб отправиться в госпиталь, даже и не думают. Понимают, как и Курбатов — не все кончено еще.
Только к пятнадцатому июля, отчаявшись пробиться к Курску, Манштейн отошел по всему фронту, а введенные советской ставкой резервы развили успех, начав наступление. За три дня немецкий фронт был прорван на протяжении сорока километров. Части Красной армии двинулись вперед, освобождая оккупированные территории. Воспользовавшись передышкой, Лиза отпросилась навестить Орлова. Но в госпитале ее ждало разочарование — накануне его отправили в тыл, куда — врач только пожала плечами: может, в Свердловск или в Уфу.
Расстроенная, Лиза вернулась в штаб Рокоссовского.
— А вам тут письмо пришло, Елизавета Григорьевна, — подскочил Зеленин с конвертом. — Командующий уже в курсе. Просит к себе. Оказалось, с Лубянки неожиданно пришел запрос откомандировать Лизу в Москву.
Узнав об этом, Лиза испугалась. Она была уверена, что там снова начнут копаться в ее таллиннском деле, и не исключено — «накопают», чего и в помине не было. Но приказ — есть приказ. Простившись с сослуживцами и с сестрой Натальей, с которой, едва встретившись, снова приходилось расставаться. Лиза уехала.
Москва встретила ее приветливо. Ночью прошел дождь, но теперь солнце ласково согревало город, играя бликами в лужах. Молодая листва на деревьях сверкала, умытая. Воздух был свежим, легким. Теперь Москва разительно отличалась от того мрачного, окутанного пеленой мелкого сырого снега, города, каким Лиза запомнила его в феврале сорок второго года. Словно не год прошел, а лет с десять, не меньше. Но удивительное для Лизы лишь начиналось. Едва она вышла из здания вокзала, к ней подскочил сержант, по форме и нашивкам она сразу определила — НКВД, с Лубянки.
— Лейтенант Голицына? — спросил он как-то настораживающе дружелюбно.
— Да, я и есть, — ответила Лиза в растерянности.
— Я — Антонов, не помните меня? — он широко, по-доброму улыбнулся. — Я вам с Катериной Алексеевной в Сталинграде кино показывал…
— Антонов?! — Лиза ахнула. Она, и вправду, не признала его, забылось как-то лицо.
— Ладно, богатым буду, когда-нибудь после победы, — он рассмеялся, нисколько не обидевшись. — Давайте чемоданчик, — взял у Лизы багаж. — Катерина Алексеевна приказала вас встретить. Она сейчас у товарища Сталина, но скоро приедет. Прошу в машину, — он указал на черный «ЗиЛ», дожидавшийся у тротуара. — Пока Симаков вас примет.
— Николай Петрович? — только и смогла вымолвить Лиза, хотя понимала, что выглядит глупо.
— Он самый, — Антонов проводил ее до автомобиля, отдал водителю багаж, распахнув дверцу, предложил занять заднее сидение. Сам же сел рядом с шофером. — В контору, — приказал он коротко, а потом, повернувшись к Лизе, спросил: — Как вам Москва, Елизавета Григорьевна? Изменилась, верно? — она только кивнула в ответ. Действительно, не так уж много времени прошло с тех пор, как она в последний раз была в столице. А кажется — очень давно. Казалось, что город живет совершенно мирной жизнью. Ни регулировщиков, ни надолбов, ни противотанковых «ежей» на улицах, которые запомнились Лизе зимой сорок второго. Даже светомаскировки — и той нет. Как-то странно было видеть спокойно идущих по тротуарам прохожих, среди которых людей в военной форме было немного, светофор, вспыхнувший красным светом перед машиной. Лиза чувствовала какое-то непонятное несоответствие между размеренностью жизни в большом городе и своим собственным душевным состоянием, состоянием человека, только что приехавшим с фронта. Однако вскоре война напомнила о себе. Как оказалось, она вовсе не исчезла, просто притаилась и заявляла о себе сурово. Лишь только въехали на площадь Дзержинского, сразу в глаза бросился угловой дом, разрушенный прямым попаданием бомбы. В самом начале войны его в целях маскировки раскрасили под лужайку, и теперь желтые и зеленые полосы, смытые дождями, смотрелись жалко на обломках стен.
