Вечером в освещенном множеством свечей в канделябрах, в весьма романтической обстановке, Лиза исполняла музыку для гостей пани Литвинской. В золоченых креслах, выставленных полукругом рядом с роялем восседали важные гости: гауляйтер Вильгельм Кубе, высокий, чопорный человек в золотом пенсне, словно застегнутый на все пуговицы, даже на те, которых не видно, до самой макушки, и его заместитель и вздыхатель пани Литвинской Готтберг, шеф минского отделения гестапо и шеф управления от министерства пропаганды доктора Геббельса. Последний особенно заинтересовался способностями Лизы. Отметив несомненный талант исполнительницы, — в музыке немецкие господа разбирались отменно, — они вместе с Кубе решили организовать несколько концертов для высших чиновников рейха в Белоруссии в помещении резиденции гауляйтера.
Кубе пригласил Лизу прийти на следующее утро к нему в кабинет, чтобы обсудить программу. Пани Литвинская, польщенная невероятно, конечно, ни словом не возразила против концертной деятельности ее новой сотрудницы. Ведь от нее не требовали платить за это, а ее собственное реноме подобный оборот событий поднимал на небывалую высоту. Ведь всем немецким чинам было сразу указано: фрейлян Арсеньева — протеже пани Литвинской, а может быть, — Лиза едва сдержала улыбку, — даже ее родственница!
Лизу просили играть на бис, потом угощали шампанским и пирожными. Такой чести никогда прежде не удостаивалась ни одна из продавщиц в салоне пани, да и сама пани — далеко не каждый раз.
Поскольку уже стемнело и наступил комендантский час, Кубе вызвал свою машину и приказал отвезти Лизу на ней домой. Несмотря на позднее время, на кухне Лизу дожидались Авдотья Кирилловна и ее племянница Вера, бледная, худенькая девушка лет девятнадцати. Лиза сразу попросила ее передать Никольскому, что устроилась к Литвинской, как было поручено, и что совсем невероятно, уже сегодня встречалась… с самим Кубе, и заслужила его расположение. Она сама не могла поверить в собственный успех и была уверена, что в него вряд ли поверят Савельев и Белозерцева.
Это казалось невероятным. Кубе, о котором разведчики говорили, что к нему невозможно подобраться, сам обратил на нее внимание! Путь к всесильному ставленнику рейха открылся столь легко, что никто не ожидал. Лизе стало страшно, когда она думала об этом. Такая легкость пугала. Она боялась оказаться в ловушке, которую просто не заметила, не имея достаточно опыта. Боялась разрушить сеть, которую до нее ценой неимоверных усилий и многих жизней построили белорусские чекисты в Минске. Если бы рядом была Катерина Алексеевна или хотя бы Инга Тоболевич, можно было бы посоветоваться с ними, но все надо было решать самой. Даже Никольский, хотя он и рядом, ничем пока не мог помочь. Оставшись одна, Лиза долго не могла заснуть. Она снова и снова прокручивала в памяти события предыдущего дня, анализировала свой разговор с Литвинской — вроде бы она вела себя убедительно, и та вряд ли в чем-то заподозрила ее.
Едва забрезжил поздний осенний рассвет, Лиза была на ногах. В десять утра ей была назначена аудиенция у Кубе. Авдотья Кирилловна принесла чай с сухарями, но Лиза так и не притронулась — как говорится, кусок не лез в горло, она сильно волновалась. Однако понимая, что явиться к гауляйтеру бледной и помятой после бессонной ночи она не может, — Лиза решилась на отважный шаг: она умылась ледяной водой из колодца, растерлась полотенцем, и усталость и волнение как рукой сняло. Явиться к гауляйтору в фисташковом платье с оборками также казалось легкомысленным. В нехитром гардеробе, составленном для нее Ингой Тоболевич, Лиза обнаружила строгий коричневый костюм, его и выбрала для визита. Одевшись и оглядев себя в зеркало, украшавшее среднюю створку шкафа, она осталась собой довольна.
Из дома Лиза вышла в прекрасном настроении. Погода улучшилась, низкие тучи, нависавшие над Минском несколько дней подряд, рассеялись, проглянуло солнце. Без четырех минут десять Лиза уже подошла к особняку Кубе — она прекрасно знала, как высоко немцы ценят пунктуальность. Перейдя площадь, приблизилась к высокому, статному эсэсовцу, стоявшему в карауле перед входом в здание. Предъявила документ. — Мне назначено к гауляйтеру, — сказала она сдержанно, но старательно-любезно. Проверив «аусвайс», который, на счастье, Антонов выписал с глубоким знанием дела, солдат нажал на кнопку и вызвал дежурного офицера.
— Фрейлян Арсеньева? — осведомился тот сухо, оглядывая
Лизу.
— Да, так и есть, — ответила та.
— Добрый день, — офицер кивнул. — Гауляйтер ждет, входите, — пригласил он, разрешая Лизе пройти в здание.
Вслед за эсэсовцем Лиза поднялась по лестнице, устланной мягким, глубоким ковром, в бельэтаж.
Ее встретил адъютант Кубе, с которым она уже виделась накануне в салоне Литвинской.
— Госпожа Арсеньева, — едва Лиза появилась на пороге, офицер вышел из-за стола, любезно улыбаясь, — вы точны, это очень приятно. Признаюсь вам, я под большим впечатлением от вашего исполнения вчера. Мне не терпится снова услышать вашу игру. Однако, простите, — он виновато развел руками, — я не имею права долго задерживать вас. Господин гауляйтер ждет. Прошу вас, проходите, — он распахнул перед Лизой тяжелую дубовую дверь, украшенную серебром.
— Благодарю, — Лиза вошла. Гауляйтер Кубе что-то писал за столом под большим портретом фюрера. Не смея отвлечь его, Лиза остановилась в отдалении, но Кубе прекрасно ее видел.
— Одно мгновение, очаровательная фрейлян Арсеньева, прошу прощения, — извинился он, — присаживайтесь, пожалуйста, — указал на кресло перед столом, — вы знаете, столько дел, столько дел. Только несколько распоряжений — и я к вашим услугам. — Он быстро подписал несколько бумаг, потом сложил их в папку и, нажав на кнопку в столе, вызвал адъютанта. — Риттер, принесите нам кофе, — попросил он. Когда адъютант вышел, он с улыбкой наклонился к Лизе:
— Фрейлян, я уже рассказал о ваших талантах всем, кому только успел. Даже моему коллеге Франку из Варшавы. Он искренне позавидовал мне, вообразив, какая интересная жизнь теперь начнется у нас в Минске. Я думал над концертом, помещение в резиденции представляется мне излишне скромным. Но здание филармонии сильно пострадало еще в сорок первом, когда здесь шли бои. Я приказал, чтобы его привели в порядок и доставили туда приличный инструмент. Пока же будем довольствоваться камерными вечерами. Признаюсь вам, — в голосе Кубе послышалось смущение, — я и сам немного играю на скрипке. Если вы не возражаете, то мы могли бы порепетировать вместе. Для меня это была бы чудесная практика. А то знаете ли, надоедает все время играть наедине с собой или для узкого круга знакомых.
— Почту за честь, господин гауляйтер, — Лиза даже привстала, изображая изумление.
— Я благодарен, что вы согласились, фрейлян, если говорить честно, то музыкант я посредственный, — Кубе покачал головой. — Не хватает времени, чтобы серьезно заниматься музыкой и развивать свои способности. В Германии я нанимал для себя частного учителя, но теперь, с войной — приходится забыть о многих радостях. Вы даже не догадываетесь, что ваше появление для меня — подарок. Какую программу вы бы предложили для первого концерта? — спросил он, блеснув стеклами пенсне.
