— Я так и не понял, ты не согласна? — спросил Руди, встав за ее спиной. — Тебя отвезти в Лион?
— Я согласна, — она повернулась и сама обняла его, — я на все согласна, — приникла головой к его груди, — только будь со мной. Мне было плохо без тебя. Очень плохо.
Выпив кофе, Руди уехал. Он сказал, что ему надо навестить фрау Шарлотту и съездить по делам.
— Я вернусь вечером, — пообещал он, целуя Лизу в прихожей, — пока осмотрись. На столе телефон Фрица, если тебе что-то потребуется ты можешь позвонить ему, он выполнит любую твою просьбу. Не беспокойся, сам он не объявится, я сказал, что тебе необходимо отдохнуть после долгой дороги. Распоряжайся здесь как хочешь, здесь все твое. Мне пора.
Она закрыла за ним дверь и наконец осталась одна. В просторной, роскошной квартире с видом на Альстер, в новой, непривычной обстановке, но со старой, ноющей болью в сердце и старыми, невеселыми мыслями. Туман рассеивался. Над Гамбургом проглядывало несмелое, светло-желтое солнце. Оно словно купалось в пелене густо-серых, несущихся к морю дождевых облаков. В какое-то мгновение Лиза ощутила отчаяние — ей показалось, что она как никогда далека сейчас от своей цели. Досье генерала Готтберга она не найдет, и лучше ей было ехать в Париж, к сестре, или, по крайней мере, оставаться в Лионе.
Почти год прожила Лиза в Гамбурге, и все это время она чувствовала себя, точно в золотой клетке. Ее положение ничуть не изменилось по сравнению с тем, каким оно было в первый день ее приезда сюда. Она ощущала себя пленницей. Куда бы она ни пошла, куда бы ни поехала, Фриц повсюду следовал за ней. Он появлялся неожиданно, вел себя ненавязчиво, даже не приближался, если в том не было необходимости, но она знала, он внимательно следил за ней. Такое состояние приводило Лизу в отчаяние. Возможно, иная женщина только бы радовалась. Красивый, любимый мужчина — рядом. Она ни в чем не знала нужды, любое ее желание исполнялось мгновенно. Спокойная, обеспеченная и даже беззаботная, благодаря Руди, жизнь, казалось бы, должна доставлять удовольствие. Проявляя порой совсем не свойственное его характеру терпение, Руди старался удовлетворить каждый ее каприз, но ставил жесткие ограничения: денег трать сколько хочешь, но следуй его правилам.
А правила были таковы: она по-прежнему оставалась фрау Хелмер, так называла ее фрау Катарина, так называли ученики, даже Фриц, хотя ему было прекрасно известно, что к фрау Хелмер Лиза не имеет никакого отношения. От нее требовалось все время уведомлять Фрица обо всех ее намерениях, а также всякий раз, когда Руди приезжал к ней, бросать немедленно все дела и уделять внимание только ему. Конечно, Лиза не знала в подробностях, как устроена жизнь на Западе, но подозревала, что вовсе не так, как Руди рисовал ей. А так, как жила она, живут только содержанки, женщины, полностью зависимые от своих покровителей. Лиза не привыкла так жить, все ее существо протестовало против подобного образа жизни. Лиза любила Руди, он был близок ей, и она чувствовала, что для его требований существует веская причина. Он бы не стал держать ее под столь строгим контролем, отдавая себе отчет, что унижает ее достоинство, если бы не обстоятельства, которые существовали, — просто Лиза ничего не знала о них. Но, наученная горьким опытом, догадывалась, у всего есть цена, и у ее благополучия — тоже. И она узнает ее со временем. Оставаясь одна в богато обставленной квартире с видом на Альстер, она ощущала себя хуже, чем в Ленинграде в доме на Фонтанке под зорким оком НКВД. Власть денег была столь же жестка, как и власть идеи. Даже с Фру и Наташей она почти потеряла связь. Очень редко звонила им сама и просила, чтоб они не писали ей и не звонили сами. Лиза не могла объяснить им, почему они должны писать ей на имя фрау Хелмер и спрашивать под этим именем по телефону. Даже боялась заикнуться.
Наташа, почувствовав, что с сестрой происходит что-то странное, дважды порывалась приехать в Гамбург. Она уверяла, что мадам де Монморанси вполне готова принять Лизу у себя и даже устроить ее концерты в Парижской опере «Ля Сен». Но Лиза не соглашалась. Она не могла представить, как Наташа приедет в Гамбург, и ей придется сказать всем знакомым, что она — сестра вовсе не Лизы, а фрау Хелмер. Как она будет объяснять это Наташе, если даже себе не может объяснить? Потому она добровольно изолировала себя и несла свой крест одна. Сначала терпела, но потом стало невыносимо. Но главное, что угнетало Лизу, — за все время, пока она жила в Гамбурге, она ни на йоту не продвинулась в поисках досье Готтберга. Ей казалось, теперь она далека от осуществления своей цели, как никогда.
Однажды она попыталась заговорить с Руди об утраченных бумагах генерала, но он промолчал, словно пропустил мимо ушей ее слова. Спустя месяц она предприняла попытку возобновить разговор — и снова безрезультатно. Лиза все больше убеждалась, на этом пути она не достигает успеха. Надо что-то менять, и как можно скорее, И случай представился — жестокий случай, который объяснил все, поставил на свои места.
Лиза настояла, чтобы Руди подобрал ей нескольких учеников, из семейств, которые были вхожи в дом фон Крайслеров на Альстерштрассе, 38. Она совсем не удивилась, что этим состоятельным людям Крестен представил ее как фрау Ядвигу Хелмер, вдову его погибшего на фронте друга, которой он помогает участием. Приходилось принимать все, как есть. Три раза в неделю Лиза на своем красном «опеле» и неизменно в сопровождении Фрица, следовавшего за ней на машине поскромнее и на весьма приличном отдалении, посещала своих новых подопечных.
Она понравилась, ее манеры, речь, воспитание, приятная, элегантная внешность — все пришлось ко двору состоятельным немцам. Они часто приглашали преподавательницу остаться после занятий то на чай, то на обед. Сначала Лиза отказывалась, как и положено, потом уже стало неудобно. И дабы не стеснять хозяев, она задерживалась ненадолго, старалась уйти пораньше. Это тоже нравилось. В конце концов, сочтя ее женщиной с должным образованием и понятиями, ее стали рекомендовать в другие дома, круг учеников расширился. Лиза получала вполне приличные деньги и чувствовала себя более уверенно, особенно, когда Руди отсутствовал, временами долго. Если не замечать Фрица, следившего за ней по-прежнему, и телефонных звонков, к которым она была буквально привязана — Руди звонил время от времени, никогда не предупреждая заранее, словно проверял, где она, что делает. И выражал неудовольствие, если ее вдруг не оказывалось в квартире. Более того, Лиза подозревала, что он регулярно интересуется ею у фрау Катарины, не доверяя полностью ее собственным словам.
Консьержке, видимо, за это приплачивали, и Лиза порой удивлялась, с какой дотошностью та выспрашивает у нее подробности проведенного дня. Совсем как Марья Сергеевна в доме на Фонтанке, а разница лишь в том, что та старалась ради незапятнанности революции и высоких идеалов, а пани Катарина — только ради вознаграждения. А в сущности, никакой разницы.
Куда уезжал Руди и чем он вообще занимался, Лиза не знала. Он ей не рассказывал, она не спрашивала. Однажды Крестен обмолвился, что занимается возвратом ценностей, которые были похищены во время бомбардировки Гамбурга из дома баронессы фон Крайслер. Сначала Лиза поверила, находя это очень благородным — помочь пожилой женщине вернуть наследство, доставшееся ей от предков. Потом она стала замечать, что поиски антиквариата сродни военным действиям: Руди срывался с места столь неожиданно, как по боевой тревоге. Как-то раз Лиза спросила, зачем, собственно, так торопиться. Он не рассердился, объяснил, воры есть воры, их надо выслеживать и брать с поличным. Только тогда можно добиться чего-то существенного.
