В первый миг Джулио не узнал Паоло. Брат постарел и был очень плох. Кардинал, приближенный к папе, рисковал всем, скрывая в своем доме безумного еретика, каким объявили в Ватикане бывшего воина церкви, но Паоло оставался единственным родным человеком для Джулио, их объединяла любовь к Джованне и долгая, верная служба Борджа.
Джулио укрыл брата и долго лечил. Увы, поправляясь, Паоло все больше укреплялся в намерение вернуть себе ларец. Эти проклятые камни, похищенные в Лазурном замке, не давали ему покоя, они сосали из него жизнь, он терял рассудок при мысли, что они более не принадлежат ему.
И вот тогда ради брата, которого он нежно любил с детства, и в какой-то мере ради Борджа, которые никогда бы не позволили никому чужому глумиться над их достоянием, во имя всего, чем он был обязан дону Родриго, открывшему перед никому не нужным бедным мальчиком яркий и светлый путь, Джулио пошел против святой церкви и совершил подлог. Он понимал, что Борджа никому и ничего никогда не делали и не дарили зря. Они всегда умели спросить свой долг. Теперь пришла его очередь платить. Платить за всю свою безбедную жизнь, некогда столь щедро преподнесенную старшим из них.
Воспользовавшись тем, что он имел свободный доступ в папский дворец, Джулио выкрал из покоев папы Климента ларец Борджа, подведя под удар другого невинного человека. Он же посоветовал Паоло бежать подальше из Рима, вообще, из латинских стран, бежать туда, где у папы нет власти — в веротерпимую Османскую империю, неведомую Персию или далекую православную Московию. Иначе…
Иначе, если Паоло поймают вновь, сомнений, кто помог ему, уже не будет — погибнут оба.
Долго и мрачно смотрел Паоло на портрет Джованны, висевший тогда в доме Джулио в Риме. Он не проронил ни слова, молча завернул «ларец Борджа» в плащ и в полночь покинул дом.
Больше Джулио никогда не видел брата. Через некоторое время после отъезда Паоло до кардинала донеслась весть, что Паоло был убит в далекой дикой стране каким-то татарином, а ларец с камнями похищен московитами…
С тех пор почти двадцать лет ничто не нарушало покоя кардинала, удалившегося от дел в Неаполь. Прошлое, казалось, поросло травой. Но вот шесть лет назад, в один из своих редких приездов в Рим, кардинал де Монтероссо вдруг увидел на рейде в Тирренском море… галеру Борджа. Он узнал бы ее из тысячи похожих. Ее золотые борта сияли на солнце так же победно, как и много лет назад, когда на ее палубах молодые Джулио и Паоло де Монтероссо в числе множества других приглашенных отмечали с герцогом Чезаре его успехи.
Джулио захотелось немедля бежать в порт, навстречу своей юности, прижаться лицом к потрепанным морскими ветрами обвисшим парусам, на которых теперь, увы, уже не было герба Борджа, хотя бы на мгновение снова почувствовать себя в тех годах…
Но он был стар и мудр и не мог позволить себе быть столь неосторожным. Кардинал знал — за ним неустанно следят десятки глаз…
Тайком он послал в порт человека разузнать, что за судно и кому оно принадлежит. Оказалось — некой гречанке из рода Палеолог. Движимый любопытством, кардинал приказал проследить за ней, куда ходит, где бывает — его неотвратимо тянуло узнать как можно больше о паруснике и о его хозяйке. Но однажды гречанка сама посетила его.
Когда она подъезжала к его дому, Джулио словно почувствовал приближение неведомого и вышел на балкон. Откинув занавес кареты, гречанка подняла лицо. Усталые, поблекшие от бед, но… без сомнения, живые глаза Джованны Борджа взглянули на кардинала, как много лет назад.
Джулио пошатнулся. В один миг в его голове пронеслись воспоминания о слухах, носившихся в Риме и Париже сразу после ее кончины, будто герцогиню де Борджа похитила дьявольская сила и, продав душу Сатане, Джованна обрела вечную жизнь — но гостья уже входила в двери дворца.
— Вассиана Палеолог, византийская принцесса, — громко доложил слуга, и кардинал смог увидеть Джованну уже на расстоянии нескольких шагов. А в том, что это была именно она, он почти не сомневался.
— Прошу меня простить, ваше преосвященство, — почтительно склонилась женщина. — Мне стало известно, что вы собрали самую полную коллекцию полотен великого Боттичелли. О ней говорят при королевских дворах всей Европы. Могу ли я попросить вас показать мне эти творения?
Джулио подал ей мгновенно похолодевшую руку, провел гостью в комнаты, где висели полотна мастера и начал рассказывать о них. Гречанка слушала его весьма рассеянно. Точнее, не слушала вовсе, словно все, что он говорил, было давно и хорошо известно ей. Но перед каждой из картин стояла долго, с глубоким внутренним волнением всматриваясь в женские лики, списанные некогда с герцогини де Борджа, и бледное, благородное лицо ее вдруг словно вспыхивало изнутри.
Волосы ее были черны, и если бы не цвет волос и не глубокая затаенная печаль во взгляде, Джулио готов был поклясться, что перед ним — сама молодая Джованна. Увы, не такая, какой он прежде знал ее — уверенная, дерзкая и победоносная, а уже сдавшаяся и сломленная судьбой.
Перед самым окончанием его рассказа, гостья вдруг повернулась к нему, лицом к лицу, и прямо посмотрела ему в глаза, не произнося ни слова.
— Как к вам попала эта галера? — спросил он без вступлений.
Кардинал чувствовал, что она верно поймет его вопрос. И не ошибся. Она поняла.
— Галера досталась мне от отца, — ответила она.
Джулио вздрогнул. Его пронзило осознание, что она сказала правду. Немного выждав в ожидании новых вопросов, но не услышав более ни слова, гречанка молча развернулась и ушла. А он кинулся в домовую часовню к распятию и в смятении провел оставшиеся до наступления ночи часы, непрерывно молясь.
Когда ночной сумрак окутал бархатно-зведным одеянием притихший вечный город, слуга вошел в часовню и доложил, что в гостиной кардинала ожидает неизвестный человек, который не желает представиться, но настаивает на том, что хорошо знаком с его преосвященством.
Искушенный горьким опытом многолетней римской службы, кардинал избегал непрошеных гостей и был весьма разборчив в приеме посетителей. Но на сей раз внутренний голос подсказал ему, что не надо посылать слугу устраивать пристрастный допрос незнакомцу, надо спуститься вниз самому.
Он так и сделал. Более того, даже приказал уйти слугам, которые обычно сторожили за потайной дверью, спрятанной в гобеленовой обивке комнаты, на случай неожиданного нападения на их хозяина. Кардинал Джулио де Монтероссо спустился к незнакомцу один.
Еще сходя по витой золоченой лестнице в зал, служившей для приема гостей в его римском доме, он окинул взглядом фигуру незнакомца, который ждал его, облокотясь на спинку кресла у разожженного камина, и даже не обернулся на звук шагов. Что-то до боли в сердце знакомое почудилось кардиналу в слегка согбенной фигуре неизвестного посетителя. А когда священник спустился по лестнице и ночной гость повернулся к нему, Джулио чуть не вскрикнул от неожиданности: перед ним стоял исчезнувший много лет назад на галере де Борджа римский ювелир.
