Вдруг княжеский конь истошно заржал и начал что есть силы колотить по земле передними ногами. Григории взглянул вниз, и холодный пот страха выступил на его висках. У самых копыт скакуна свилась в клубок черно-серая склизкая тварь, сбежавшая со шлема иноземца. Шипя и извиваясь, она угрожающе поднялась в стойку, разинув хищную пасть. Неотвратимую гибель изливали на Григория ее пустые, холодные, неподвижные бусинки-глаза. Григорий боялся пошевелиться. Он понимал, что любое его движение вызовет немедленное нападение, и он не успеет схватить оружие, как тут же погибнет от смертельного укуса.
Словно уловив мысли хозяина, конь тоже застыл в неподвижности. Защитники крепости оторопело взирали на поле. За кустами малины, которые окутывали по низу крепостную стену, они не видели гадюку и не понимали, почему князь медлит. Только Геласий почуял недоброе и уже собрался бежать вниз, но заметил, что золотистое видение женщины из ризницы тоже устремилось к Грише. Яркий солнечный луч, неожиданно обрушившись сверху, разрубил гадюку пополам, мгновенно обратив ее в тлен. Не веря своим глазам, Григорий некоторое время неотрывно взирал на кучку пепла, оставшуюся от смертоносного врага, затем сел на коня и торопливо направился к монастырским воротам. Ему казалось, что в этот день он дважды заново родился на свет.
Осознав, что опасность миновала и победа осталась на их стороне, монахи и окрестные мужики, защищавшие монастырь, обрадованно кинулись вниз — встречать князя. Только Геласий еще оставался на башне. Он видел, как одинокая женская фигура посреди покинутого всеми поля боя, подняла валяющийся черный шлем наемника, и тут же мгновенно в воздухе нарисовалась колдовская картина…
В далекой гористой и знойной земле к столбам пыток привязано под две сотни израненных рыцарей в белых изодранных, окровавленных плащах с красными крестами на них. Их жгут огнем, терзают раскаленным железом и машут перед изможденными, исстрадавшимися лицами зеленым знаменем с витиеватой арабской вязью, вышитой на нем. «Прими закон, прими закон!» — твердят мучители. Прекрасный и гордый восточный властелин в сопровождении цветастой свиты в чалмах обходит их одного за другим и предлагает свою милость. Но рыцари с гордостью отвергают ее. И только один, с жезлом великого магистра в руке, склоняет колени, восклицая: «О Саладин!». Его отводят в сторону. Никто из его братьев не следует за ним. Тогда по приказу монарха вспыхивают костры, поглощая заживо привязанных к столбам пленников. И вот уже не слышно ни криков, ни стонов, ни молитв, и только проклятия отступнику несутся в века над ужасающим пожарищем…
Золотоволосая дама с презрением отбросила шлем прочь. Упав на землю, он тут же обратился в горстку праха. Подняв снова свои янтарные крылья, она взмахнула ими три раза — нависшие черные тучи над монастырем разверзлись и на обитель обрушился густой благодатный ливень. Потоки воды заструились по куполам и стенам храмов, смывая гадкую липкую слизь и вынося ее в бурными ручьями в речку, а оттуда — в озеро. И вот уже зазолотились под чистыми, умытыми небесами головки храмов, закучерявилась зеленью веселая листва на березах, птички-невелички как ни в чем ни бывало деловито защебетали в густом малиновом кустарнике у крепостной стены.
Клубя удушающие смрадные пары, речка старательно уносила в озеро диаволовы проклятия. Высоко вздымались над ее поверхностью комья праха и пепла, мелькали головы и хвосты наводивших оторопь ползучих чудовищ. Немало повидавшее на своем веку Белое озеро покорно приняло разлагающийся тлен; сперва потемнело, вздыбилось, а потом прилетевший с холмов и долин порыв ветра принес к берегу высокую волну и, нахлынув, она потопила в пышной белокрылой пене все тщетные потуги диаволова войска.
Понимая, что отбит всего лишь первый приступ и еще ох как рано праздновать успех, Геласий собрался уже спуститься со стены на площадь, где вокруг Гриши ликовал народ. Евлампий на колокольне, увидев происходящее внизу, на радостях ударил «малиновый звон». Иеромонах заметил, что Гриша ищет его взглядом и даже побледнел от волнения, но от пережитого напряжения не мог сдвинуться с места — ноги не слушались его. Он оперся спиной о стену башни и так и смотрел вниз. Вдруг из собора Успения выбрался… Феофан. Живой-здоровый. Народ замолк и в изумлении уставился на юношу. Послушник тоже смущенно молчал, не понимая, почему все так на него смотрят.
— Икона заступницы нашей Девы Марии Смоленской воскресила его, не позволила захватить бесовому племени! — первым нашел объяснение чуду кузнец Макар и бросился радостно обнимать Феофана. За ним поспешили все остальные. Даже князь Григорий сошел с коня, чтобы облобызать восставшего из мертвых послушника. Геласий медленно спустился со стены.
Дождь хлестал, не переставая. Все стоящие на площади люди промокли до нитки, но даже не замечали этого. Они танцевали, пели, обнимали друг друга, низко кланялись церквям, благодаря Господа, что остались живы, еще не зная, что им предстоит после. Выбравшись из множества обнимающих рук, Феофан увидел приближающегося отца Геласия и со всех ног побежал к нему.
— Батюшка, вы живы, вы живы! — заплакал он, упав на колени и стараясь поцеловать дрожащими губами руку иеромонаха.
— Встань, Феофанушка, — растроганный, Геласий поднял его с колен и заглянул в полные слез голубые глаза послушника. — Храбрец ты мой, главное, что ты жив-живехонек… — И сам не смог совладать с чувствами. Слеза скользнула из его глаз на морщинистые щеки. Феофан прильнул к его груди.
— Если бы вы знали, батюшка, — снова вскинув голову, заговорил вдруг послушник, — какую чудную картину видел я во сне! Видал я море синее-пресинее, с большими волнами, высотой с дом. Видел всякие диковинные растения. Знаете, батюшка, ствол у них как столб, а вокруг, на самой макушке, ну, что перья у нашего гуся в разные стороны торчат. Видал огромные яблоки оранжевого цвета, каких у нас не растет. Птиц всяких… Красивые, батюшка! Один, что наш петух вышагивает, на голове у него корона, а хвост как распушит — так целая занавеска для иконостаса получится. Цветы разные: синие, лиловые, алые, белые… Какие-то большие лошади с двумя горбами по песчаным горам едут… Как вы думаете, батюшка, — спросил он несмело, — наверное, Господь мне рай показал, чтоб дух укрепить?
— Нет, это не рай, Феофанушка, — с улыбкой покачал головой Геласий, — есть далеко отсюда страны, где водятся такие птицы и растут такие деревья. В тех краях жил Спаситель наш Иисус Христос, там и принял Он крестные муки свои. Даст Бог, может, и побываем мы с тобой там когда-нибудь. А показал тебе Господь сон этот, чтоб вознаградить тебя, сын мой. Господь наш Иисус Христос Себя принес в жертву, чтоб искупить грехи человечества, а ты сегодня себя не пожалел, чтоб одного человека спасти. Значит, стал ты на шажок ближе ко Господу…
Феофан слушал его, широко открыв глаза. Струи дождя сбегали по его худенькому лицу. Отец Геласий обнял послушника, окутал его своей мантией:
— Идем, Феофанушка, в собор. Надобно Господа возблагодарить за избавление.
В это мгновение проскочил по лицу Феофана игривый солнечный зайчик. Геласий вскинул голову. Золотой искристый шар, сверкая, пролетел над их головами к храму и исчез за деревянными ставнями ризницы. Волнующие ароматы ландыша и мирабели с быстротой ветра пронеслись вслед за ним. Один вздох — и как будто ничего не было…
