– Что у тебя там гремит-то? – послышался надменный голос. – Арбалет с собою таскаешь?
«Нерусь, нерусь! – с неожиданной нежностью подумала Анна. – Русский бы сказал – самострел…» Она и сама – нерусь, хоть родилась под Москвой, в деревне боярина Хватова. Совсем еще девчонкой опозорил ее боярин, потом продал смоленским купцам, а те – в немецкие земли, служанкой, за тридцать гульденов, хоть и стоили молодые рабыни почти пятьдесят золотых, а только цену такую никто не давал за тощую большеглазую девку. В убыток себе торганули купцы… ну, хоть натешились вдоволь.
От потех тех понесла Анна, правда, вскоре случился выкидыш – у почтенного любекского купца герра Иоганна Шульца было принято бить слуг нещадно. И кулаками, и плетьми. А по воскресеньям – палками. Не со зла, а так, для порядку.
Думала, не выживет тогда Анна, ну да ничего, оклемалась, словно кошка, да ненависть затаила ко всему миру – не молилась уже больше, забыла Господа, а когда темной октябрьской ночью заявились к купцу трое дюжих парней с хмурыми лицами да принялись пытать насчет денежек – живенько и показала незваным гостям место, где прятал хозяин заветный сундучок. Герр Шульц дернулся было… пришлось порешить всех, и светлоокая молодая служанка в том разбойникам ночным помогала, не помогала, но по крайней мере присутствовала… до сих пор очи от детской крови горят – трое детей у любекского купца было. С парнями этими невольница и ушла, а старшим у них Тимофей был… Впрочем, тогда его Михаэлем звали, но то имя запрещено было упоминать, когда сюда, на русские земли, явилися… явилися неспроста – правда, Анна многого не знала, Тимофей ни во что ее не посвящал, как служанку использовал да иногда – как наложницу… Но догадывалась светлоокая дева о многом, все ж дурой-то не была… в отличие от рыжей Глафиры.
– Я тебя сколько предупреждал, Ондрей?! Арбалет надо выкинуть! Бросить в Волхов.
– Да зачем бросать? Добрая вещь-то.
– А схватят?
– Да мало ли в городе самострелов? Ну… коли так хочешь – лады, выкину.
– Вот и славно! Ты, кстати, в Ладоге постоялый двор Ивана Кольцо знаешь?
– Слыхал…
– И это славненько! Теперь еще одно. Дверь прикрой-ка…
Ондрей послушно затворил дверь, уселся напротив старшого на лавку, вопросительно вскинул глаза – мол, что-то тайное сказать-приказать хочешь?
– С Карпом мы вовремя, – тихо промолвил Тимофей. – И со Степанкой.
– Девки тогда помогли добре! – Прыщавый осклабился. – Ка-ак заголились – караульщики едва с башни не упали.
– Вот-вот. – Покивав, главарь посмотрел прямо в глаза собеседнику. – Теперь вот и их время пришло… ты знаешь, о ком я.
– Что? – напрягся Ондрей. – Ты… баб, что ли, хочешь… того… А кто нам помогать будет?
Тимофей покачал головой:
– Теперь они не помощники – обуза. Усадебку эту не сегодня завтра найдут, служилые работать умеют. Тем более видели их обеих… те же стражники в Детинце. Думаю, неплохо разглядели… и к Карпу обе девки захаживали… Так что выхода у нас нету, не с собой же их тащить?
– А мы что, уходим?
– Уходим. – Главарь задумчиво потеребил белую, как лен, бородку. – С девами я давно решил, теперь другое важнее – что нанять до Ладоги? Телеги или лодки?
– Лучше телеги, – прищурился прыщавый тать. – Пусть дорога и хуже, зато, ежели что – можно хоть что-то в лесу спрятать. А лодкам с реки деваться некуда!
– Тоже верно… Надеюсь, Епифан там всех встретит.
– Епифане – парняга надежный, да и людищи его. Тем более обещано-то им немало!
– В том и соблазн. Так! – Тимофей поднялся на ноги и заглянул в подслеповатое, затянутое бычьим пузырем оконце. – Давай, Ондрей… обеих. Да в колодец! Мало ли, кто без нас на усадьбу заглянет… так чтоб не сразу шум подняли.
Прыщавый недовольно нахмурился:
– Опять я. И сразу двоих. А ну-ка – заверещат, затрепыхаются?
– Хорошо, – подумав, согласился главарь. – Тогда бери одну, да уведи в лес. Там и… А я здесь – другую.
– Понял! – Ондрей обрадованно закивал. – Вдвоем-то завсегда ловчее.
Выйдя на двор, он оперся взглядом в нагнувшуюся к кадке Глафиру – бабенку справную, пухленькую, с такой грудью, что… Не то что тощая кошка Анька!
Осторожно подобравшись, тать хлопнул деву по ягодицам, обнял, зашарил по груди руками:
– Ах, Глафирушка… пойдем-ка… пойдем, чего покажу…
– И чего ж?
Корвища кочевряжилась, манерничала, прекрасно понимая, куда и зачем ее зовут… А почему б и нет? Славно ведь, славно! Первой в лаз и пролезла, а следом за ней – и прыщавый Ондрей.
Выйдя из баньки – там еще оставалась со вчерашнего дня водица, хватило смыть пот, – Анна проводила обоих насмешливым взглядом и скривилась: уходите? Ясно, зачем… Да и славно! Подольше б не приходили, ага.
Удачное время для разговора – пока никого лишних нету, давно уж хотела Анна поговорить по душам с Тимофеем, да все никак не могла улучить подходящий момент, все время или что-то, или кто-то мешал.
Волнуясь, девчонка поднялась на крыльцо, до крови искусав губы… И нос к носу столкнулась с предметом своей страсти!
– Ты чего это? – поигрывая ножом, отпрянул Тимофей. – Почто рвешься-то?
– Я… я только сказать хотела…
– Так говори, только скорей. К колодцу вон пошли, там тень…
Никакой особенной тени у колодца и вовсе не было, не могла ее дать старая засохшая ветла с облетевшими от жары и безводья листьями, однако ни до ветлы, ни до тени, не было Анне сейчас никакого дела, ни до чего дела не было. И ни до кого… кроме одного человека – вот этого!
– Ну, – с кривоватой улыбкою главарь шайки уселся на колодезный сруб. – Глянь-ко, воды там много?
– Да не особо…
Тать уже примерился ударить ножом, сзади под ребро, в сердце… Вот только девчонка вдруг резко повернулась, на колени упала…
– Господин… Тимофей… Я чувствую – расстаться нам скоро…
– Гм…
– И хочу, чтоб ты знал: нет на белом свете ничего такого, на что б я не пошла ради тебя! Прикажи что хочешь, и я исполню… Да ты, верно, и знаешь. Помнишь герра Шульца, купца, его малых детушек. Я их убила, потому что ты так сказал… и всегда беспрекословно выполняла твои приказы и буду выполнять, а когда надоем, просто скажи мне – уйди… А лучше – убей себя! И я убью себя… хоть вот этим ножом, потому что жить без тебя буду не в силах.
С неожиданным проворством и ловкостью Анна вдруг выхватила из руки Тимофея нож и, приставив острое лезвие к своему животу, сверкнула глазами:
– Прикажи! И увидишь…
Голос Анны дрожал, напоенный нешуточной страстью, а клинок ножа уже прорвал рубаху, так, что поверх светлой ткани выступила кровь…
