* * *
— Здравствовать и радоваться! — отчеканил конный декурион, появляясь в дверях. — Докладываю! Прибыл. Да! Могу ли приветствовать сиятельную Фабию...
— Замок, — кивнула я. — И задвижка тоже. Здравствуй, Феликс. Заходи.
Гай Фламиний, уже устроенный мною на табурете возле окна, на «Здравствуй!» не сподобился. Впрочем, его негромкое ворчание можно было истолковать и так.
Оглянулась. За окном солнышко светит, под окном — шум голосов. Душновато, жарко. Летний капуанский денек, самый обычный. И два героя — в моей комнате и не на привязи. Делать нечего, сама позвала!
Аякса нет. У одноглазого своя служба.
— Прибыл! — повторил Феликс Помпеян, справившись с задвижкой. — Приветствовать...
— Хозяйки нет, — вздохнула я, сообразив, что даже не придумала, куда деть ее, сиятельную. — И не будет. Пока.
Поглядела на клепсидру — кончилась вода, а перевернугь не догадалась. Ничего, солнце не за тучами, можно и по солнцу.
— Пойду, наверно, — поэт выразительно взглянул на Феликса, затем на меня. — Надо...
Ох ребята, ребята! И не скажешь, не объяснишь.
— Не надо! — отрезала я голосом, что у твоего центуриона. — в городе очень жарко. Душно. Будем сидеть здесь! Ты будешь... читать стихи. Ясно? А мы с Феликсом слушать. О кувшине вина я не забыла — озаботилась. Потратилась на фалернское ради такого случая. И об омаре вовремя вспомнила, послала мальчишку в ближайшую лавку. А то обидно, два раза показали, ни разу не пробовала. Вот он, красавец, клешней грозит!
— Стихи? — Брови декуриона полезли вверх. — Стихи — песня. Служат. Нет. Служит. Подъем боевого духа Да. Исполняется каждый день. На строевой подготовке Петь полагается громко. Да! Команда: «За-пе-вай!»
Бедняга Гай застонал, и я поспешила вмешаться:
— Сейчас ты, Феликс, нальешь всем вина... Нет, я сама налью, а то ты перепутаешь. Вино хорошее, вода горная со снегом, мы сядем, потом Гай будет читать свои стихи...
То ли показалось, то ли парни и в самом деле переглянулись?
Первый кубок я перелила. Вроде и вина в меру плеснула, и воды, но только растеклась лужа по столу — красная, вперемежку с тающим снегом. Помянула я Плутона с Цербером, поискала глазами тряпку...
— Папия!
Ребята стояли рядом, плечом к плечу. Как подошли, не услыхала.
— Случилось? Хозяйка обижает? Да? Помочь?
— Папия, что с тобой? Что мы можешь сделать?
Не слепые они, конечно. Только что ответить? Что я просто не хочу завтра обмывать их трупы?
— Ничего не случилось, мой Гай! Ничего не случилось, мой Феликс! Пока. А чтобы совсем ничего не случилось, вы сделаете то, о чем прошу.
— Стихи, — кивнул декурион. — Слушать. Вино. Пить. Да!
— Стихи, — согласился поэт. — Если хочешь, Папия, можем спеть. Хором, по команде: «За-пе-вай!»
— Хором?! — Глаза конного декуриона загорелись. — По команде?
— Начнем с омара, — решила я, заставив себя улыбнуться.
— Омар! — послушно кивнул Феликс. — Панцирь. Защитное вооружение. Как у легионеров. Да. Нет! Лучше. Удобнее. Вкусно!
Я поглядела на омара, но тому было уже все равно.
* * *
...Струг бил в струг, полосуя гладь Форкиады;
Ноги обув в зубы копий,
Взбычив лоб,
Рвались они смять сосновые руки весел...
Петь не стали, зато стихи оказались о войне. Странные стихи! Гай пытался объяснить про особенности языка, про то как пришлось возиться с переводом.
...А когда, размыканные, зияли ладейные тела
Боковинами в опоясках льнов —
То иных доковеркивал новый гром,
А иные стремглав шли вглубь,
Обезблещенные хватким железом.
Опетленный Арес, взнузданный в огне,
Твердым древком
Взлетал из рук и падал меж тел.
Трепеща на ветру оперением.
Смерть
Нес полновес свинца.
Тимофей Милетский исхитрился. Грек, понятно, кто же еще? Как о такие строчки («особенности языка»!) мой Гай собственный язык не сломал? Но звучало страшно. «Смерть нес полновес свинца...»
В напор и в отпор наш и вражий строй
Вплавь резал грудь Амфитриды
В венце из рыб, меж мраморных крыл.
Врушивался в рот
Пенный вихрь не Вакхова питья,
Полое захлестывая снедалище.
Горлом изрыгая соль,
Криком, как визг, и мыслью, как бред,
Сквозь скрежет зубов вдосталь клял он
Море, сокрушителя тел.
Давняя битва у острова Саламина. Греки против персов, корабли против кораблей, сила — против иной силы. Пенный вихрь не Вакхова питья захлестывает горло тонущих, заглушая предсмертные проклятия. Смерть, смерть, смерть.
Но уже расточалась в бег
Торопливая вражеская сила;
Шеями вперед гибли струги, дробясь о мель;
Рвались из рук
Черные ладейные ноги,
В челюстях крушились
Мраморными брызгами дети ртов,
Было море в трупах, как небо в звездах.
Не выдержала, подошла к окошку. Высоко стоит солнце, за шестой час перевалило. Вино еще есть, стихов у Гая тоже хватит. Только бы Аякс не сплоховал! Ничего, он взрослый, видал виды, не станет зря подставляться.
А разве можно так: «Было море в трупах, как небо в звездах»? Гадость какая! Но... Запомнилось!
Ослепшие, бездыханные,
Щекотали трупы волны, бременили берега.
А там, на песке, дрогла нагота,
Кипели слезы
С криком и стуком рук о рук,
С похоронным стоном
О земле отцов.
Пуста клепсидра, на застеленном ложе — ненужная уже тряпичная груда. Туники, паллы, гиматии... Вино с омаром — поминки по сиятельной Фабии Фистуле. Недолго прошустрила она в славном городе Капуе, обидно даже. Но кто знает, может, еще и воскреснуть доведется?
Но не сейчас!
А как пал сирий в бою
Пажитных насельник Келен
Пред железным рубителем эллином,
И заворотило его за волосы горлом вверх —
Он обвил молящей рукою сгиб нависших ног,
Он заплел язык азийский эллинским,
Он сломал чекан печати на устах своих,
След следя ионийских слов:
«Я меня тебя как? Какое дело?
Никогда обратно:
Вести сюда мой;
Больше, отче, нет, нет,
Никогда воевать сюда!..»
Хорошо читает Гай! Даже Феликс заслушался, замер, губу закусил. Хорошие парни, хорошие римляне.
