— Логики нет, моя Папия. Марк Туллий — римлянин, он не пришел, побоялся. Ты — враг Рима — пришла. Нет...
— Сейчас ударю. Пей!
— Хорошо, выпью. Только я все равно уйду, Папия. Там лучше, там — только сон. Мы уходим в сон, где нет ничего. Ничего... Ты тоже уходишь, чтобы отдохнуть, чтобы не видеть, не слышать...
— Пей, римская сволочь!!!
Я спасла тебя в ту ночь, Тит Лукреций, друг моего Гая. Ненадолго, ненадолго... Мы с Гаем спасали тебя от дряни, которой ты дышал, но не спасли от петли. Только не прав ты, римлянин! Логика есть. Тогда я думала, что спасаю тебя ради тебя самого, гениальный выродок, ради Гая Фламиния, ради себя...
Лгала, конечно, — снова лгала. Или — прав Учитель! — путалась в объяснениях, искала нужное, найти не успевала. Цель войны — война, цель насилия — насилие, цель жестокости — жестокость.
А у любви цель есть? У дружбы? У сострадания?
Он был прав в ином, Лукреций Кар, несчастный удавленный гений. Мы все уходим — уходим отдохнуть. Сначала ненадолго, возвращаясь, потом — навсегда, навечно.
Тогда, на Везувии, на старом ложе, застеленном мягким покрывалом, я уходила с Эномаем, с моим белокурым богом. Уходила во тьму, в безвидный Тартар, где страшно одному, но хорошо вдвоем. В Тартаре не надо думать, вспоминать, оправдывать, оправдываться. с
Потом, когда уходить стало некуда... Нет, не так — не кем.
Уучитель говорит не Тартар — Шеол. Странное слово — шелестяшее, скользкое, словно гадюка. Шеол, ш-шеол, ше-шеол, ш-ш-ш-шеол...
А мне запомнилось иное — Дахау.
* * *
— Я спешу, моя Папия. Ни за что бы не ушел, остался бы с тобой навсегда, но ты знаешь, куда и зачем я спешу. Извини!
— Ты уходишь к своим бойцам, мой Эномай. Тебе незачем извиняться, мы на войне. Но я специально разбудила тебя пораньше, чтобы нам можно было поговорить. Сядь и слушай! Мы нападаем на виллы, чтобы пополнять отряд освобожденными рабами, запастись припасами и серебром. Мы учим бойцов перед настоящими боями, мстим врагу, наводим ужас. Гибнут наши бойцы, гибнут порой невинные люди, но мы идем на это, на войне как на войне. Некоторые виллы мы не грабим, но облагаем податью. Хотят жить — пусть платят. А еще мы облегчаем неосторожных римлян на дорогах от лишних сестерциев — и от всего прочего лишнего. На войне как на войне. Я все верно сказала?
— Все верно, Папия. Помнишь, мы спорили на совете, но все в конце концов согласились...
— Да. Но разбойники, обычные душегубы, ведут себя так же? И виллы грабят, и путников на дорогах потрошат. Для нас разница есть, но каждому в Италии не объяснишь. Сенат объявил нас шайкой разбойников, консул Марк Лукулл именно из-за нас новый закон о борьбе с разбоями предложил. С разбоями, Эномай! Может, пора показать, кто мы и чего хотим? В открытый бой с легионами вступать рано, да и нет в Кампании римских легионов. Пока нет. Но если провернуть что-нибудь этакое? Чтобы все поняли? Если не все, то, по крайней мере, умные.
— Этакое? Ворваться в Капую?
— Угу. Только не в Капую, мало нас. Но есть одна мысль. Сейчас я тебе расскажу.
Антифон
Зеленый Везувий, белые виллы у подножия, серая менистая вершина. Когда-то мы смотрели на него вместе с Гаем Фламинием, просто смотрели, не подозревая даже на что глядим. Везувий — первый остров нашей свободы, первый клочок освобожденной Италии. Теперь я гляжу и тебя из своего страшного далека, из черной пропасти Сатурна, мой зеленый Везувий. Люблю тебя вспоминать!
Только не обо всем вспомнишь, даже сейчас, когда нас живых, почти не осталось. Тех, кто помогал нам, давно нет, но живы их дети, внуки, правнуки. Они в Риме, в проклятом Риме, а у Волчицы и ее слуг долгая память. Я не назову имен тех, кто приезжал к нам ночами, передавал серебро, привозил оружие, приносил вести. Я помню вас, друзья, — и пусть моя память станет вам мавзолеем.
И о тебе, Серторий, не стану много рассказывать. Ты мертв, мертвы твои товарищи, но слово есть слово, клятва есть клятва. Когда тебя убили, твой враг Помпей приказал бросить в огонь все письма, все документы, желая, чтобы война умерла вместе с тобой. Пусть будет так, Пятый! Сжигаю этот свиток.
А за мечи — спасибо! Ты прав, испанская сталь прочнее римской. Было чем удивить врага.
* * *
— Ну и вид у тебя, мой Аякс!
— А уж у тебя, госпожа Папия!
Смеемся, головами качаем, друг на друга смотрим. Не впервые смотрим, но привыкнуть и вправду трудно. Лохматый плащ, лохматая шапка, калиги на ногах — и те мехом наружу.
— Как нас вообще в город пустили, Папия? Чистые медведи! Ну ты скорее медвежонок.
Вновь смеемся, дальше идем. От городских ворот форума всего нечего, с тысячу шагов, так что мы почти на месте. Не одни, конечно. Слева медведь, справа медведь... Полная улица медведей.
Потому и пустили. Праздник в славном городе Кавдии, день Аполлона Кавдийского, здешней округи покровителя и оберегателя. А на праздник всех пускают, даже медведей из окрестных гор. Совсем рядом они, Апеннины, сразу за воротами дорога вверх ползти начинает. Это уже не Кампания — Самниум. Но не слишком далеко от Везувия, два дня пути. То есть это, если по Аппиевой дороге, — два, мы без дорог обошлись. Зачем они медведям?
— Тебя, Аякс, все равно за местного не примут. Без косичек ты.
— Ты тоже. Ничего, под шапкой не увидеть.
Верно, какой же самнит да без косичек? Правда, в последние годы многие поримски стали стричься, в скобку. То ли и в самом деле удобнее (поди заплети целую дюжину на затылке!), то ли надоело медведям, что гордые квириты пальцами в них тычут, насмешки строят. И соседи не отстают: лохмачи, мол, да еще с косичками, вот умора!
Не обижайтесь, медведи! Просто не одеваются так у нас, в Кампании. А вот пастухи самнитские без мехового плаща, без шапки из дому не выйдут даже летом, в жару. То есть не из дома, конечно. Лето, все — и взрослые, и дети — на пастбищах горных, редко-редко вниз спускаются. Разве что на праздник.
— Прямо на форум, Папия?
— Угу. Чего тут еще смотреть?
Смотреть и вправду нечего. Мал городишко, за час обойти можно. Зато славен. В давние дни разбили здесь храбрые самниты римское войско. Кого убили, кого в плен взяли — и под ярмом пройти заставили. Хоть и три века назад было — а приятно!
Сейчас и город римский, и все тут римское, только в горах еще самниты остались. Овец пасут, коз доят. Мирно живут, покорствуют. Их даже иногда в город пускают. Сегодня к примеру.
— Это чего, храм Папия?
— Ну... Если присмотреться...
Что город, что храм — полторы колонны под круглой крышей. Только ни к чему нам Аполлон Кавдийский. Вечером, с темнотой, его чествовать станут, жертвы приносить, мольбами утруждать. До вечера мы ждать не станем, нам на другой праздник надо. Ему сейчас и начаться.
