— Да что ж это? — плачуще выкрикнул кто-то. — Там приказы, тут тоже приказы!.. Может, ещё снова на цепь посадишь?..
Толпа взбурлила, раздвигаясь, и над Алият навис огромный каторжанин с кровавыми вывороченными веками.
С треском рванул на груди балахон, выпростал мощное плечо, повернулся спиной.
— Выкуп? — прорычал он, предъявляя шрамы от трости. — За это тоже выкуп, да? Убили… Да их два раза убить мало!..
— Я не спрашиваю, сколько раз их надо было убить. Я спрашиваю, кто убил. Ты?
— Кто убил, кто убил… — звонко передразнили из толпы. — Все!..
Грянул хохот. Алият терпеливо ждала, когда он смолкнет.
— Это что же, сорок человек кончали двоих?
— Ага!.. — дурашливо подтвердили из толпы.
Алият коротко взглянула на Ар-Шарлахи. Тому давно уже было не по себе.
— Ну, это я и хотела узнать, — сказала она. — Стало быть, все сорок.
— Ребята, да это баба! — ахнул кто-то. Толпа обомлела. Алият только усмехнулась:
— Так чего вы хотите? Вина, что ли?
— Вина давай!.. — взревели по-звериному сразу несколько глоток, но были заглушены новым взрывом хохота.
— Хорошо, — спокойно сказала Алият и направилась к люку. Ар-Шарлахи следовал за нею по пятам.
— Кто старший? Айча? Два бочонка вина сюда.
Коренастый Айча заморгал, но подчинился. Вскоре два бочонка под восторженный вой каторжан перевалились через порожек и были подхвачены добрым десятком рук.
— М-мало!.. — страдальчески выкрикнул кто-то. — Ещё бы один, почтеннейшая!..
— Айча, ещё бочонок. Трёх пока хватит? Ну и ладно. Закрывай люк.
Выпуклая створка захлопнулась, шепеляво скользнули в пазах мощные деревянные засовы, и каторга вдруг ожила, забормотала. Откуда-то снизу сквозь настил поднимался приглушённый гомон, разлагающийся постепенно на ругань, стоны, злобные выкрики. Заложники в трюме, понял Ар-Шарлахи. Вот кому сейчас особенно не сладко…
— Давай за штурвал, — тихо сказала Алият. — А я — к ним…
Ар-Шарлахи поднялся в рубку, но тоскливый гомон последовал за ним по лесенке. Какие всё-таки тонкие на кораблях переборки! Борта ещё куда ни шло — потолще, попрочнее, — а вот внутри…
— Тихо! — полоснул наотмашь голос Алият там, внизу, и шум на минуту смолк. — А ну-ка, досточтимые, разомнём ножки, разомнём!.. Правую ножку на перекладину — и толкнули… Р-раз!..
В трюме громко вознегодовали, но потом вдруг притихли вновь. Должно быть, Алият предъявила заложникам что-нибудь весьма убедительное. Хорошо, если трость…
— С вами никто не шутит, досточтимые! Там, снаружи, каторжане кончать вас задумали, ясно? Так что, не кобенясь, правую ножку на перекладину… Р-раз!..
Скрипнули оси, и каторга покачнулась. Песчаная ложбина дрогнула, медленно пошла навстречу. Стоя за штурвалом, Ар-Шарлахи обернулся. В амбразуре заднего обзора он увидел, как сгрудившиеся вокруг бочонков каторжане с удивлением начинают оборачиваться вслед отъезжающей каторге. Вот кто-то вскрикнул, выбросив вперёд руку. Должно быть, заметил, что в том конце ложбины уже не маячит розово-золотая корма «Самума». Спотыкаясь, падая, поднимаясь, кинулся вдогонку.
— Айча! — Голос Алият был упругим и жёстким, как трость. — Бери своих — и наверх! Полезут — руби!..
Но особой нужды в этом приказе уже не было. Башмаки каторжан, предназначенные в основном для отжимания перекладин ведущего барабана, безнадёжно вязли в песке. А «Белый скорпион» наращивал скорость. Заложники не на шутку были испуганы словами Алият о жутком намерении раскованных.
Вскоре показался «Самум». Зарозовела, брызнула золотом похожая на башню корма. Сияли щиты. Все сорок, как раз по числу противника. За спинами фаланги теснилась готовая к отпору встревоженная команда. Ар-Шарлахи налёг на штурвал, огибая толпу.
— Всё, досточтимые! — пришёл снизу голос Алият. — Отдыхайте пока…
Тяжело шаркнули деревянные засовы, люк открылся. Ар-Шарлахи сбежал по лесенке и спрыгнул на песок как раз в тот момент, когда между барханами показался первый каторжанин. Должно быть, тот самый, что раньше всех кинулся в погоню за «Белым скорпионом». Увидев, что оба судна остановились и что никто никого не собирается бросать посреди пустыни, успокоился и перешёл на шаг.
— Жди, пока скомандую остановиться… — торопливее говорила Алият хмурому, внимательно слушавшему Илийзе. — Если не остановится — ожги по ногам. Легонько, но так, чтобы почувствовал… — Она обернулась и повысила голос: — Остальным молчать! Ясно?..
Каторжанин был уже шагах в тридцати. Всех прочих пока что-то видно не было. То ли приотстали, то ли просто не захотели бежать…
— Стой!
Каторжанин приостановился и, окинув взглядом изготовившуюся к бою фалангу, неуверенно взгоготнул:
— Это на меня одного столько?.. А справитесь?.. — Шагнул вперёд, тут же взвыл, подпрыгнул и, схватившись за ногу, повалился боком на бархан. Вскочил, изрыгая проклятия, ринулся к обидчикам, и вдруг что-то случилось с его лицом. Повязка и головная накидка стали нестерпимо белыми, а в следующий миг — вспыхнули. Короткий вскрик, подогнувшиеся колени — и каторжанин, сламываясь в поясе, ткнулся тлеющими волосами в песок.
— Положи щит и выйди из строя! — прорычал Илийза.
Испуганный матрос подчинился, и Ар-Шарлахи понял наконец, что произошло. Один из новичков, недавно зачисленных в зеркальщики, то ли случайно, то ли с перепугу навёл зайчик на лицо каторжанина.
— Бегом туда! — рявкнул Илийза. — Посмотри, что с ним!..
Взрывая песок, матросик бросился к лежащему. Добежал, рухнул на колени, припал ухом к скруглённой спине. Слушал долго, с надеждой. Потом медленно встал и затоптался, беспомощно приседая и разводя руками…
— Ну, это уметь надо, — процедил Илийза. — Что будем делать?
Алият угрюмо молчала.
— А что ещё остаётся!.. — сказала она наконец отрывисто. — Жги в уголь. Теперь чем страшнее — тем лучше…
Илийза сделал знак матросику посторониться и скомандовал. Тихий, но отчётливый треск воспламеняющейся ткани и шипение плоти ужаснули Ар-Шарлахи. А потом стало ещё страшнее: почерневший мертвец задёргался, зашевелился, словно пытался ещё встать на колени — это, обугливаясь, сокращались мышцы.
— Достаточно, — тихо сказала Алият. — Пусть подымит…
В этот миг из-за барханов показалась растянувшаяся ватага каторжан. Шли неспешно — неподвижные мачты обоих кораблей были видны даже с того конца низины. Кто посмеивался, кто злобно ворчал. Двое несли последний непочатый бочонок.
Не дойдя пяти шагов до трупа, остановились и замолчали. Потом медленно подняли внезапно протрезвевшие глаза. Фаланга сияла щитами, жаля воздух поверх голов. Из-за бархана, переругиваясь и балагуря, подтягивались отставшие, но, увидев, в чём дело, тоже смолкали.
