Ведь чтобы внешность до неузнаваемости
изменить, мало волосы перекрасить и бороду прицепить. Человека делают мимика,
манера ходить и садиться, жесты, интонации, особенные словечки в разговоре,
энергия взгляда. Ну и, само собой, антураж – одежда, первое впечатление, имя,
звание.
Если б актеры зарабатывали большие деньги,
Момус непременно стал бы новым Щепкиным или Садовским – он это в себе
чувствовал. Но столько, сколько ему было нужно, не платили даже премьерам в
столичных театрах. К тому же куда интереснее разыгрывать пьесы не на сцене, с
двумя пятнадцатиминутными антрактами, а в жизни, каждый день, с утра до вечера.
Кого только за эти шесть лет он не сыграл –
всех ролей и не упомнить. Причем пьесы были сплошь собственного сочинения.
Момус их называл на военно-стратегический манер – «операциями», и перед началом
очередного приключения любил воображать себя Морицем Саксонским или Наполеоном,
но по своей природе это были, конечно же, не кровопролитные сражения, а веселые
спектакли. То есть другие действующие лица, возможно, и не могли оценить всего
остроумия сюжета, но сам Момус неизменно оставался при полном удовольствии.
Спектаклей отыграно было много – мелких и
крупных, триумфальных и менее удачных, но срыва, чтоб с шиканьем и
освистыванием, доселе не случалось.
Одно время Момус увлекся увековечиванием
памяти национальных героев. Сначала, проигравшись в винт на волжском пароходе и
сойдя на берег в Костроме без единого гроша, собирал пожертвования на бронзовый
монумент Ивану Сусанину. Но купчишки жались, дворянство норовило внести взнос
маслицем или рожью, и вышла ерунда, меньше восьми тысяч. Зато в Одессе на
памятник Александру Сергеевичу Пушкину давали щедро, особенно купцы-евреи, а в
Тобольске на Ермака Тимофеевича торговцы пушниной и золотодобытчики отвалили
красноречивому «члену Императорского исторического общества» семьдесят пять
тысяч.
Очень удачно в позапрошлом году получилось с
Кредитным товариществом «Баттерфляй» в Нижнем Новгороде. Идея простая и
гениальная, рассчитанная на весьма распространенную породу людей, у которых вера
в бесплатное чудо сильнее природной осторожности. Товарищество «Баттерфляй»
брало у обывателей денежные ссуды под невиданно высокий процент. В первую
неделю деньги внесло всего десять человек (из них девять подставных, самим же
Момусом нанятых). Однако когда в следующий понедельник – проценты начислялись
еженедельно – все они получили по гривеннику с каждого вложенного рубля, город
как с ума сошел. В контору товарищества выстроилась очередь на три квартала.
Через неделю Момус снова выплатил по десяти процентов, после чего пришлось
нанять еще два помещения и двенадцать новых приемщиков. В четвертый понедельник
двери контор остались на замке. Радужный «Баттерфляй» навсегда упорхнул с
волжских берегов в иные палестины.
Другому человеку одних нижегородских барышей
хватило бы на весь остаток жизни, но у Момуса деньги долго не задерживались.
Иногда он представлял себя воздушной мельницей, в которую широким потоком
сыплются ассигнации и звонкая монета. Мельница машет широченными крыльями, не
ведая передышки, перерабатывает денежки в мелкую муку – в бриллиантовые заколки
для галстука, в чистокровных рысаков, в многодневные кутежи, в
умопомрачительные букеты для актрисок. А ветер все дует, дует, и разлетается
мука по бескрайним просторам, так что и крупинки не остается.
Ну и пусть ее разлетается, на век Момуса
«зерна» хватит. Простаивать чудо-мельница не будет.
Погастролировал по ярмаркам и губернским
городам изрядно, набрал мастерства. В прошлый год добрался до столицы. Славно
почистил город Санкт-Петербург, будут помнить придворные поставщики, хитроумные
банкиры и коммерции советники Пикового валета.
Явить публике свое незаурядное дарование Момус
надумал недавно. Одолел бес честолюбия, стало обидно. Столько талантливых, не
виданных прежде кундштюков придумываешь, столько вкладываешь воображения,
художества, души, а признания никакого. То на шайку аферистов валят, то на
жидовские происки, то на местные власти. И ведь невдомек православным, что все
эти ювелирные chef-d’oeuvres – произведения одного мастера.
Мало стало Момусу денег, возжаждал он славы.
Конечно, с фирменным знаком работать куда рискованней, но слава трусам не
достается. Да и пойди его, поймай, когда для каждой операции у него своя маска
заготовлена. Кого ловить, кого искать? Видел кто-нибудь настоящее лицо Момуса?
То-то.
Поахайте, посплетничайте и посмейтесь на
прощанье, мысленно обращался Момус к соотечественникам. Поаплодируйте великому
артисту, ибо не вечно пребуду с вами.
Нет, умирать он отнюдь не собирался, но стал
всерьез подумывать о расставании с милыми сердцу российскими просторами.
Осталось вот только древнепрестольную отработать, а там самое время показать
себя и на интернациональном поприще – уже ощущал в себе Момус достаточную для
этого силу.
Чудесный город Москва. Москвичи еще тупее
питерцев, простодушнее, не такие тертые, а денег у них не меньше. Момус
обосновался тут с осени и уж успел провернуть несколько изящных фокусов. Еще
пара-тройка операций, и прощай, родимая земля. Надо будет по Европе
прогуляться, в Америку заглянуть. Много про Североамериканские Штаты
интересного рассказывают. Чутье подсказывало – там будет где разгуляться. Можно
рытье какого-нибудь канала затеять, организовать акционерное общество по
строительству трансамериканской железной дороги или, скажем, по розыскам
ацтекского золота. Опять же на немецких принцев сейчас спрос большой, особенно
в новых славянских странах и на южноамериканском континенте. Здесь есть о чем
подумать. Момус из предусмотрительности уже и кое-какие меры принял.
Но были пока делишки и в Москве. Эту яблоню
еще трясти и трясти. Дайте срок, будут московские писатели про Пикового валета
романы сочинять.
* * *
Наутро после забавного трюка с английским
лордом и старичком-губернатором Момус проснулся поздно и с головной болью –
весь вечер и полночи праздновали. Мими обожала праздники, это была ее настоящая
стихия, так что повеселились на славу.
Нумер «люкс» гостиницы «Метрополь» проказница
превратила в Эдемский сад: оранжерейные тропические растения в кадках, люстра
сплошь в хризантемах и лилиях, ковер усыпан лепестками роз, повсюду корзины с
фруктами от Елисеева и букетами от Погодина. Вокруг пальмы узорчатым кольцом
свернулся удав из зверинца Морселли, изображал Змея-Искусителя. Правда,
неубедительно – по зимнему времени дрых и глаз ни разу не раскрыл. Зато Мими,
представлявшая Еву, была в ударе. Момус, вспомнив, улыбнулся и потер ноющий
висок. Все проклятое «клико». Когда, уже после грехопадения, Момус нежился в
просторной фарфоровой ванне, среди плавающих орхидей-ванд (по пятнадцать рублей
штучка), Мими поливала его шампанским из большущих бутылок. Он все ловил пенную
струю губами и явно перестарался.
