С усилием подавив в себе приступ удушливой панической тошноты, Кирилл старался не думать о предстоящей средневековой пытке, к которой его приговорил старик с тряпкой и которую он исполнит над собой сам. «Говорить со стариком, пока он со мной рядом!» — приказал себе Васютин.
— А давно это было? Когда он предел этот стал создавать? — спросил он сиплым голосом.
— Давненько… Лет сорок кануло с той поры, это чтоб не сбрехать ненароком.
— Сорок лет… — приглушенно повторил за ним Васютин и закашлялся, словно подавившись этими годами.
— А как справил предел сей, так люд православный останкинский и потянулся.
— Расскажи, как… все это… началось, — попросил Кирилл сквозь нервный лающий кашель.
— Да я-то всего не ведаю… Поначалу твари Божии нас чуяли да трава. Срок недолгий минул — сперва трава вянуть перестала. А малость погодя и тварям Божьим неподвластно стало увидать нас. А опосля того первые и появились.
— А потом он еще кое-чего сделал, чтобы фантом мог принимать любое обличие?
— Словца того не разумею, что ты сказал, но Орн колдует беспрестанно, чтобы людей прибывало.
— А ты что здесь… делаешь? Какое у тебя предназначение? — откашлявшись, продолжил Васютин. Руки у него мелко тряслись, а на лице расцветали яркие красные пятна.
— Моя надобность не хитрая. Если же где беспорядок али грязно, так я на то есть. Приберусь дочиста…
— Что приберешь, вот такое? — ткнул Кирилл пальцем в спекшуюся кровь у себя под ногами.
— Всяко бывало… Бывало, что и погрязнее работенка доставалась, — задумчиво ответил старик.
— Скажи, Петр… А почему ты мне помочь взялся? Тебе от этого какой толк?
— Я, старик грешный, тебе покаюсь как на духу. Не за тебя я радею, а за свое избавление… Слухай меня, я тебе растолкую. Задолго до дня сего удумал я воли искать, чтобы Орну более не служить. Да только руки на себя наложить колдун мне не позволит. А вот ежели он меня за провинность какую насмерть жрать станет, вот тут-то и явится мне освобождение.
— Ты хочешь, чтоб он тебя убил?
— А что ж еще прикажешь? Иного пути мне не дадено, к кассам дорожка заказана. Да только духу мне не хватает самому супротив Орна пойти. Да ведь и свидеться с ним не часто приходится. А как случается сие, так у меня и душа в пятки. Не могу чрез себя преступить, и все тут… А когда смертные к нам пожаловали, ну тогда-то мне Аристарх и наказал, сурово так, чтоб я с живыми, подобными тебе, якшаться не смел. А коли таковое и приключилось, чтобы ни словом не обмолвился. А ежели путь к спасению укажу тому, кто за ним явится… За эдакое непослушание смертью грозился. Сказывал, что Орн меня живьем сожрет, коли ослушаюсь.
— И что, я первый явился?
— Не первый, а один только. В том вся загадка, что только тот, кто сам в сей предел добрался, сыскав ворота… Да не ради службы аль за страх какой, а токмо за спасением человека… и скумекал, что делать надобно, а после сие и сотворить не убоялся… Вот он один покинуть сие чистилище способен. И тех с собой забрать, о чьем спасении Бога молил да ради кого смертной жизни своей не берег.
— А как ты узнал, что я…
— Мне о тебе Аристарх сказывал. Мол, есть такой, кто кликушу на свет белый выманил, чтоб она ему врата указала. Не ждал Аристарх от меня гордыни да ослушания, не ждал… А я вот и смекнул, что ежели подсоблю тебе, то Аристарх об том вскоре проведает. А уж там и до воли рукой подать. Сожрет меня Орн, ибо с прежних давних времен уяснил себе, что более всего я смерти страшуся. Да только невдомек ему, что я об ней уж добрую сотню лет мечтаю как об избавлении.
— Вот оно что… — побледнев, протянул Васютин. Его интуиция громко и прямо в лицо говорила, что старику надо верить. А это означало, что и выкалывать глаза себе тоже надо.
— А что, если я не смогу? — рывком передернув плечами, предположил Кирилл.
— Уж я в таком разе и не знаю, что со мной они сотворят. Не приведи Господь, станут плоть мою истязать, — ответил старик, понизив голос и боязливо оглянувшись. — Всяк может статься. А коли сдюжишь ты эдакую пытку да покинешь предел, то колдун меня непременно сожрет. — Он вдруг хитро прищурился и, потешно потирая грубые крупные руки, сказал: — А мне токмо того и надобно.
С трудом превозмогая жуткие картины своего ослепления, конвульсивно пляшущие у него в сознании, Васютин обратился к старику, который выжидающе смотрел на него:
— Если я себе глаза выколю, что тогда произойдет?
— Как боль первая лютая отступится, узреешь то, что истинно вокруг тебя. Утварь разная да стены тебе как в тумане привидятся, а вот горетерпцы, коих окрест тебя многие сотни, явятся ясно, как я. А там уж ты и жену с сыном сыщешь.
— И что потом?
— Аристарх к тебе явится. Не ровен час, и сам бес Орн сподобиться может. И вот тогда они тебе да семье твоей выход укажут. А уж если порог его переступите, то на земле грешной враз и очутитесь. Ты уж не оплошай, Кирилка, друг сердечный. Трое нас, и всем нам ты спасителем приходишься. Кому от смерти, а кому и от жизни сей вечной, будь она неладна.
— Не оплошаю я, Петр. Справлюсь, — не своим голосом сказал Васютин.
— Да ты поспешай, а то, отведи Боже, приключится с ними чего. Вечно потом клясть себя станешь, в аду или в райских кущах — все едино. Вот так-то, мил человек.
— Но ведь они живы, да?
— Живы, да, — эхом отозвался уборщик. — Да только как ты знать можешь, что с ними, бедолагами, в грядущий час приключится?
Васютин кивнул, соглашаясь.
— Стало быть, поспешать тебе сам Бог велел, Кирилка. Так-то…
Васютин понимал, что старик прав. Но этот вопрос, только что исподтишка кольнувший его, он не мог не задать:
— А если они в тот момент в провале будут, я их увижу?
— В провале? — чуть удивленно переспросил Петр. — Ты об жертвенной поре речь ведешь, когда люди Орну себя по крохам отдают? Не страшись сего! Вернутся они к тебе, не успеешь и помыслить о том, — успокоил его уборщик, вновь испытующе заглянув ему в глаза, ища там ответ на свой вопрос.
— Ну, — Васютин шумно сглотнул пересохшим горлом, — раз так, то я пойду. Не буду время терять, — сказал он, с ледяным животным страхом прислушиваясь к своим словам.
— С Богом, Кирилка, с Богом, — облегченно произнес Петр. И вдруг спохватился: — Эх, дурак я старый, позабыл тебя напутствовать. Ты, избавитель наш, доколе очи свои не умертвишь, крестным знамением себя не осеняй. От него сияние исходит, нами незримое. А вот Орн с Аристархом его сразу чуют. А потому видят ясно, где человечек мыкается да что с ним творится. А тебе сие не с руки. Вдруг Аристарх супротив воли твоей пойти удумает? Так что крестись в мыслях своих да молитву Господу возноси, уста сомкнув. Уразумел?
— Да. Спасибо, Петр.
