– Так ты в клинику за жратвой ходил? – с насмешкой спросил меня толстый фельдшер Ваня, получивший от нас кличку Пузо за большой выпирающий живот, с трудом помещающийся в форменном комбинезоне.
– Считай, что так, – согласился я. – Давно стоите?
– Да не, минут пять всего, – сказал его напарник Славик, блеснув стоматологическим золотом.
– Значит, у меня еще целых десять минут в запасе, – заметил я, открывая отделение.
– Так через десять минут мы уже уедем, – заверил меня Пузо, жадно докуривая сигарету. – Правда, потом вернемся. У нас наряд на Широкой, – добавил он, открывая кузов машины.
– Да вы особо не торопитесь. Я хоть пожру спокойно.
– У тебя ж вся ночь впереди. Успеешь пожрать-то…
Выгрузив два трупа, парни отдали мне сопроводительные документы и отправились по очередному адресу, где их ждали живые люди, собравшиеся вокруг мертвеца. Послезавтра я тоже увижу их, когда назову фамилию покойника, стоя на крыльце траурного зала. И у нас с Ваней появятся новые общие знакомые. Вскоре их имена и лица сотрутся из нашей памяти, уступив место другим именам и лицам. Но те, кто ждет сейчас перевозку на улице Широкая, навсегда запомнят нас. Смерть, заглянувшая этим летним днем в их жизнь, не даст им забыть. Снова и снова переживая горе утраты, они будут воскрешать тяжелые мрачные картинки похорон. И наши с Ваней лица тоже окажутся среди них.
Загрузив поступивших в холодильник, я навсегда внес их имена в историю Царства мертвых, записав аккуратными печатными буквами в «Журнале регистрации трупов». Запив сосиски и сыр любимым «Адмиралтейским» прямо из горлышка необычно пузатой бутылки, уселся перед телевизором в ожидании постояльца с улицы Широкая. И всех остальных, с которыми мне суждено увидеться этой ночью.
…Весь вечер бригады перевозки то и дело трезвонили в звонок служебного входа, нарушая мое одиночество, спрятанное за стенами патанатомии. Около полуночи наступило затишье. Интуиция, отточенная сотнями ночных дежурств, клятвенно обещала мне несколько спокойных часов. С каждой минутой спать хотелось все сильнее и сильнее. Оставив немытые полы и беспорядок в холодильнике, я быстро принял душ и, захватив с собой оставшуюся бутылку прохладного «Адмиралтейского», устроился на диване в «двенашке». Включив телевизор, я бессмысленно тасовал каналы, прихлебывая пиво. А лишь только допил, как сразу же незаметно уснул, в компании с бубнящим теликом, освещавшим комнату отдыха голубоватым заревом.
И приснился мне сон. Надо сказать, что в середине Большой недели мой уставший разум нередко рождал очень реалистичные видения. И работа снилась довольно часто. Сумбурные фрагменты выдач и вскрытий, переложенные лицами и репликами моих коллег, мельтешили цветастым калейдоскопом перед моими спящими глазами. Проснувшись, я часто не мог толком вспомнить подробности этих сновидений, укрытых туманом от моего сознания. Но то, что явилось мне той ночью, я буду помнить всю свою жизнь. И даже спустя пятнадцать лет я постоянно вспоминаю тот сон, старательно перебирая его в памяти, будто листая страницы книги. Я снова и снова вглядываюсь в него под разными углами, то издалека, то упершись вплотную в его картинки. И кажется мне, что не буду делать это все оставшиеся земные годы.
Итак, мне снилось патанатомическое отделение четвертой клиники, во второй половине напряженного рабочего дня, когда вскрытия уже позади, но поздние послеобеденные выдачи еще не закончены, а родственники наших постояльцев уже ждут нас, держа в руках пакеты с одеждой усопших и заплаканные носовые платки. Стоя посреди коридора, я услышал настойчивый дверной звонок.
– Родня пожаловала, – бросил на ходу Борька, торопливо везущий куда-то подъемник с пустым поддоном.
– Тёмыч, открой! – услышал я голос Вовки Бумажкина, доносившийся из зоны выдачи. – Скажи, чтоб подождали минут десять. Сейчас отдам и приму у них вещи.
– Ага, понял, – отозвался я, направляясь на зов звонка. Щелкнув ключом, открыл дверь, приготовившись сказать то, что велел Вовка.
И тогда увидел ее. На пороге отделения стояла худощавая поджарая старушка, невысокая, с коротко остриженными кудрявыми волосами, выкрашенными в ядовито-рыжий цвет, не встречающийся в естественной природе. Ее выразительное скуластое лицо, с большим высоким лбом и огромными, совсем молодыми черными глазами, притягивало к себе взгляд. Одета она была в фиолетовую потрепанную вязаную кофту и длинную цветастую юбку, из-под которой виднелись черно-белые, видавшие виды, кеды. Пальцы ее правой руки, которой она упиралась на красный старомодный зонт, были унизаны множеством перстней с крупными разноцветными камнями. В левой она сжимала измятую потухшую папиросу, воняющую дешевым куревом. Странно, но пакета с вещами при ней не было. Она внимательно всматривалась в меня, будто силясь узнать давно забытого знакомого.
– Здравствуйте, – начал я.
– И вам долгие лета, молодой человек, – неожиданно ответила она.
– Вы по поводу похорон? – спросил я, разглядывая колоритную бабульку.
– Можно и так сказать. Это как посмотреть, – сказала она, удивив меня еще сильнее.
– Как фамилия вашего покойного? – продолжал я стандартный диалог.
– Если я тебе, голубчик, всех своих мертвых перечислять стану, тебе и десяти жизней не хватит, чтоб выслушать, – с усмешкой произнесла старуха, засунув в рот папиросу.
– Что, простите? – недоуменно переспросил я. «Это явно сумасшедшая бабка», – понял я, раздумывая, как бы мне аккуратно выпроводить ее из морга.
– На слух жалуетесь? Или на сообразительность? – с участием поинтересовалась она, подавшись вперед.
– Извините, я вас не совсем понимаю. Вы к нам по какому вопросу?
– По самым разным, солнце мое, – уклончиво произнесла сумасшедшая гостья. – Это тебе лучше знать, по каким, – добавила она, хитро подмигнув мне.
– Извините, а вас как зовут? – спросил я лишь для того, чтобы потянуть время, и решить, что же мне с ней делать. Я вдруг понял, что просто так выпроводить ее не удастся.
– Меня-то? Да кто как… Греки вот Донатосом звали.
– А фамилия? По паспорту…
– Так откуда же у меня паспорт-то? Нету у меня его, да и не было никогда.
«Бабка совсем свихнулась. На бомжиху вроде не похожа. Надо ее тихонько из отделения вывести», – подумал я, делая полшага вперед.
– Вы извините, давайте с вами в холле пообщаемся. А то сюда посторонним нельзя, – как можно мягче сказал я.
– А я тут и не посторонняя вовсе. Мне можно, – возразила старуха, лихо сдвинув сигарету из одного уголка рта в другой, как это делают заправские курильщики.
– Женщина, я вам повторяю, здесь только сотрудники могут, – добавил я твердости в голосе. А про себя решил, что пора звать Бумажкина. Он с такими визитерами не церемонился, мигом выставляя за пределы отделения.
– Да что ж ты так бабку-то напугался, соколик? – насмешливо произнесла она. – Неужто я страшная такая?
