– И как она там лежит?
– На каталке, – коротко отвечал я, стараясь не давать пищу для новых вопросов.
– А она надежно закрыта? – выпалила одна из них, поставив в меня в тупик. Казалось, что она переживает, как бы сестра Лиля не сбежала с собственных похорон.
– Надежно, а почему вы спрашиваете?
– А как я могу не спрашивать, если это моя сестра? – возмущенно парировала Клигман. И тут же поинтересовалась, сколько в холодильнике градусов и не случится ли чего дурного с их сестрой.
Время шло, а я продолжал отвечать на странные вопросы сестер Клигман, вместо того, чтобы начать одевать для завтрашних похорон. С каждой минутой я все больше нервничал, стараясь не подавать виду. Пару раз пытался обрывать их на полуслове, но безуспешно. Они явно доминировали надо мною, вытягивая один вопрос из другого. А когда я уже еле сдерживал себя, то вдруг смирился. Вдруг увидел, как эти две немолодые женщины изо всех сил стараются отдать мертвой сестре ту заботу, которую не отдали при жизни. Покойнице она была уже не нужна, но была нужна им. Они заботились о ней ради собственного успокоения. И я смирился, не став отнимать у них эту возможность. Лишь когда они наконец-то иссякли, я снова терпеливо повторил им, что нужно принести для похорон. Уходя, они взяли у меня телефон отделения, сказав, что, возможно, позвонят мне, если у них возникнут какие-нибудь затруднения. Заверив, что буду ждать звонка, я попрощался с сестрами. И навсегда запомнил их запоздалую заботу.
Около трех часов дня я незаметно одолел кровавую секционную рутину. Теперь Государству Российскому было доподлинно известно, что именно свело в могилу пятерых его граждан. А мне оставалось лишь вымыть мертвецкую. И тогда те, кто сегодня еще живы, уже завтра смогут лечь на чистые опрятные столы.
Вооружившись весьма ядовитым средством с романтическим названием «Альбатрос 7» и усердием образцовой хозяйки, я обрушил на секционный зал всю мощь активного хлора и еще какой-то отравы. Спустя двадцать минут столы, шкафы, раковины и инструменты были в шаге от стерильности. Осталось «отальбатросить» пол, после чего на фоне секционной ваша домашняя кухня покажется выгребной ямой. Да и слава богу!
Напомню, что патологоанатомия является вредным производством. Проработав в нашем дружном коллективе пять лет, вам запишут почти восемь лет стажа. И будут давать молоко, надбавку к зарплате и льготный санаторий. А почему? Потому, что там противные и страшные покойники? Чушь! Молоко, стаж и санаторий дают за близкое знакомство с формалином и «Альбатросом», которые изо дня в день будут разрушать ваши легкие, почки, печень, провоцировать лейкемию, рак и еще… Там длинный список. Зато хвори от микробов вам не грозят. С таким набором хронических заболеваний кишечное расстройство вы просто не заметите. Но в тот четверг, когда я щедро смочил ядом половую тряпку, мне было-то всего двадцать лет, а потому был уверен, что легкие и почки никогда не закончатся.
Я мыл пол размашистыми, четкими, отработанными движениями. За эти годы я вымыл тысячи гектаров полов. Для наглядности скажу, что отдраил Владимирскую область, походя прихватив приграничные деревеньки.
У дверей «двенашки» я столкнулся с Вовкой Бумажкиным. Вместо пижамы на нем был светлый пижонский костюм, в руках тонкая кожаная папка.
– Тёмыч, я в Ритуал уехал, – деловито сказал он, глядя на часы.
– Бумажки повез? – так серьезно спросил я, будто и не знал его фамилии.
– Надо разгружаться. Один раз главврач на шефа уже наехал. Второго раза точно не надо.
– Надо – разгрузимся. Вов, что там у нас?
– Одевалка не страшная, двенадцать всего. Да, слушай… вещи родня привезет сегодня около пяти. Фамилия, кажется, Макарова… или Маркова, – с сомнением сказал Бумажкин и так сморщился, будто пытался выдавить из головы верную фамилию.
– Ну, или Марикова, – предложил я.
– В общем, кто в пять вещи привезет, у того фамилию и спросишь, – отмахнулся от шутки Вовка. – Ты родне скажи, чтоб решали, чего делать. Лицо в плохом состоянии. Не синее, не гниль, но там… Глянешь – сам все поймешь.
– Ясно. Вещи примем, бабку глянем, сами все поймем. А когда разгружаться-то будем?
– Да чем быстрее, тем лучше. Буду стараться машину выбить на ближайшие дни. Все, погнал я, а то время уже… – торопливо сказал он, сунул крепкую руку и заторопился к двери служебного входа.
Послышался тихий шелест лифта, поднимающегося из подвала. Я тут же живо представил, как там, в подземелье, тихонько плещется Стикс. Из лифта вышел Плохиш.
– Вовка уехал в…
– Знаю, Боря, – перебил я Плохиша.
– Думаешь, сделает он нам машину?
– Сделает, конечно. Вопрос, когда?
– Бумажкин про бабульку говорил, у которой с лицом там чего-то, – перевел я тему.
– Ага, Маркина, – кивнул Борька. – Страшная она такая, как ведьма из сказки. Родня скоро вещи привезет.
– Надо бы глянуть, что ж там такого страшного-то, – сказал я, скользя взглядом по фамилиям на дверях секций холодильника.
Вытянув из гудящего прохладного агрегата поддон с гражданкой Маркиной, увидел щуплую маленькую старушку, иссохшую от прожитого. Сняв с нее маску, понял, о чем говорил Вовка. Разложение не коснулось лица покойницы, но ситуация и впрямь была непростая. Хищный крупный нос был свернут на бок, на лбу и щеках чернели крупные пятна, съежившееся верхнее веко обнажало мутный невидящий глаз, перекошенный беззубый рот был открыт и складывал черты покойницы в пугающую гримасу. Но больше всего поражала редкая седая длинная борода, которая делала ее больше похожей на дедушку.
– Все понятно… Посмотрим, что родственники скажут, – подытожил я осмотр, возвращая на место формалиновую маску и подголовник.
– Тут или делать, или гроб закрытый, – вынес вердикт Плохиш.
– Это уж как родня захочет, – ответил я, задвигая поддон на место. – К пяти появятся?
– Обещали вроде.
– Ну, пока давай-ка одевать начнем, а то родственники нагрянут – будешь один тут возиться, – сказал напарнику, и мы взялись за дело.
Настенные часы неутомимо отсчитывали секунды, сливая их в минуты, чтобы вовремя добраться до отметки «пять». И тогда я примерю на себя другую роль санитара, самую тяжелую из всех.
Обычно этот груз тащит Бумажкин, самый опытный из нас. Но сегодня и мне досталось немного от этой ноши, за которую давненько не брался. Скоро я буду принимать вещи у родственников, оформляя заказ на ритуальные услуги. Казалось бы, сущая ерунда по сравнению с вскрытием, например… На самом же деле встретиться лицом к лицу с теми, кто буквально вчера потерял близкого, и есть самая сложная и тяжелая работа на ритуальном конвейере.
Чаще всего перед тобой оказываются оглушенные, потерянные и испуганные люди. В каждом их движении чувствуются какая-то нескладность, неуверенность… будто не совсем понимают, зачем здесь. Боязливо заходя в небольшой кабинет, что находится рядом с залом ожидания для родственников, они с порога растерянно суют в руки санитара пакет с вещами, наскоро перечисляя все, что внутри. Бывает, что медлят отдать его, не выпуская собранную одежду из рук, словно стараясь оттянуть скорые похороны. Потом осторожно садятся на самый край больничной банкетки, урывками заглядывая в глаза санитару. Иногда в их взглядах видны вопросы, бессмысленные и не ждущие ответов. «Вы видели мою маму? Это… вы будете ее одевать? Где она сейчас? Там, в этом… в холодильнике? С ней все нормально?» – беззвучно спрашивают они, то и дело отводя глаза. «А мне… мне тоже вот так принесут вещи, да? И какой-нибудь пацан будет их принимать у моих детей… Значит, так все и будет?» – недоуменно вглядываются они в происходящее.
