– Да ты не ссы, пацан… Отработаете как надо – и все дела. Ящик и венки братва завтра привезет.
– Ясно.
– Ну, вот и добро. Глянем, как тебе ясно. Все, братва, поехали, – сказал бригадир, вставая со стола.
– Всего доброго, – произнес я вслед уходящим представителям российской организованной преступности. И облегченно вздохнул.
Посидел еще немного, переводя дух и стараясь успокоиться, взял пакет с вещами и вернулся в служебную часть отделения. По коридору навстречу мне уже спешил Плохотнюк.
– Тёмыч, это Маркиной родня, что ли, была?! – нетерпеливо спросил он с каким-то детским восторгом на лице.
– Ну да, вроде того…
– Конкретные в натуре мужчины! На «шестисотом», все, как положено, – важно протянул Борян. – И чего за заказ?
– Да вот, глянь, – протянул я Плохишу пустой бланк.
– Это… в смысле, чего? – удивленно спросил он, покрутив в руках бумажку.
– Это в смысле заказ, Боря. Сказали, чтоб все было в лучшем виде. Завтра к трем приедут. Мы даже фамилию заказчика не знаем.
– Да, прикол… Тёмыч, а как оформлять-то будем, без фамилии?
– А это пусть Вовка думает, как оформлять, – устало отмахнулся от вопроса. – У нас с тобой другая забота. Клиент изволил хотеть, чтоб бабка Маркина была как живая.
– Так не вопрос, сделаем живую! – заверил меня Плохиш. – Если чего – Бумажкин поможет.
– Сделаем, конечно, по-любому. Сказали, если облажаемся – рядом положат. Так что у нас другого выхода-то и нет, Боря.
– Так прям и сказали? – озабоченно переспросил он.
– Ага, прям так.
– Да сделаем, в первый раз, что ли, – уверенно заявил Плохотнюк, пряча легкий испуг за бравой маской бывалого санитара.
– Слава богу, хоть денег с лихвой сунули, – сказал я, показывая Борьке семь портретов пожилого мужчины в парике.
– Ну, круто! – обрадовался тот. – Отдадим Маркину, бабло поделим – и гульнем. Да, Тёмыч?
– Ты одевать закончил? – спросил я его вместо ответа.
– Да немного осталось.
– Давай-давай… Я пойду на Маркину взгляну еще разок… Чтоб как живая, значит… Ну-ну, – тяжело вздохнул, и мы пошли в холодильник.
– Тёмыч, а кто такие были-то? Что за бригада? – не унимался Боря.
– Да откуда мне знать?! Удостоверения не показывали, – раздраженно буркнул я. – И потом, Боря… Какая к чертям собачьим разница, солнцевские они или таганские?
– Ну, так… Интересно все-таки… – немного обиженно ответил Плохиш.
– Интересно ему, блин… Мне вот вообще по хрену, веришь?
– Да чего, спросить, что ли, нельзя, – надулся Борян и принялся одевать оставшихся постояльцев.
Компанию ему я не составил, предоставив Плохишу возможность исполнить работу соло. Выдвинув наполовину поддон с Маркиной, снял с нее маску, по-новому взглянув на ее лицо, раздавленное грузом глубокой болезненной старости.
– Да-а-а, Анастасия Васильевна… – тихонько протянул я, присматриваясь к предстоящей работе. – Знаете, а внучок-то ваш с дурной компанией связался. Вот так-то…
Через некоторое время я снова оказался за столом комнаты приема вещей, но теперь передо мной на банкетке сидели припоздавшие родные гражданина Ванина, 1924 года рождения. А именно – его дочь с мужем. Заплаканная женщина, в чем-то черном и бесформенном, была на грани нервного срыва. Но от сердечных средств она отказалась, хоть я и настаивал. Супруг, грузный краснолицый мужчина с признаками хронической гипертонии, старался успокоить ее, монотонно повторяя одни и те же слова – «все образуется, солнышко, все образуется». Услышав это заклинание, дочь покойного зашлась в рыданиях. Тогда муж погладил ее по голове трясущейся рукой, неловко пытаясь прижать к себе, снова и снова повторяя «все образуется, солнышко», отчего слез становилось все больше. Время шло, но я все никак не мог пробиться через толщу их горя, чтобы оформить заказ. Решив разорвать этот замкнутый круг, аккуратно выпроводил даму за дверь и попытался решить все вопросы с мужем. Невпопад отвечая на несложные вопросы, он то и дело замолкал на полуслове, косясь на дверь, из-за которой доносились прерывистые всхлипы, и, еле шевеля губами, почти беззвучно говорил «все образуется».
Кое-как заполнив бланк, отпустил его, посоветовав дать жене что-нибудь успокоительное. Сказав мне «спасибо, доктор», он скрылся за дверью, после чего рыдания, зазвучавшие с новой силой, стали удаляться, пока не стихли, отрезанные от меня дверями отделения.
Я облегченно вздохнул, закончив самую тяжелую часть санитарской службы. Часы показывали почти шесть вечера, беспристрастно сообщая, что мой рабочий день давно закончился. Закончился лишь для того, чтобы дать старт рабочей ночи.
Встав решительным рывком, взял бланк заказа и вещи Ванина, щедро омытые слезами его дочери. Прошептав себе под нос, «завтра уже пятница», вернулся в отделение.
Торопливые шаги последних задержавшихся сотрудников патанатомии перемежались с хлопками двери служебного входа. Сбегая из казенных стен отделения под покров своих частных мирков, шаги эти звучали для меня, словно обратный отсчет. Цок, цок, цок, цок – хлоп. Топ, топ, топ, топ – хлоп. Цок, цок, цок, цок – хлоп. Врачи, лаборанты и санитарки дружно освобождали пределы отделения, чтобы оставить Харона в одиночестве.
В половине шестого вечера в морге было тихо. Все, кто мог ходить, ушли. Остальные остались со мной, но тишины никто из них не нарушал. Повернув в замках дверей зубастые ключи, неподкупно охраняющие мои ночные часы, устало присел на подкат для гробов буквально на минутку. Да так и остался сидеть, наслаждаясь покоем и вспоминая свой вчерашний сон. Моя загадочная гостья стояла перед глазами, словно только что покинула меня. Я хотел верить в ее существование и боялся, и оба эти чувства сплетались во мне, с каждой минутой все туже и туже обвивая друг друга. Чем сильнее хотел, тем сильнее боялся.
Не помню, чтоб о чем-то думал тогда. Разве что несколько каких-нибудь сиюсекундных мыслишек, рожденных лишь для того, чтобы сразу сдохнуть. Думать глубже не хотелось, да и не моглось. Просто сидел, совершенно неподвижно застыв в одной позе, словно ангел недеяния обратил на меня свой взор.
Да и само отделение замерло. Не было слышно привычного потрескивания реек подвесного потолка, угомонилась занудная неоновая лампа, трещащая где-то в конце коридора. Мертвецкая 4-й клиники походила на безмолвный гранитный монолит, глухой и обездвиженный. Время шло, а необычная тишина все никак не выпускала из рук власть над двумя этажами кабинетов и санитаром. Казалось, еще немного, буквально какие-то минуты, и она пройдет точку невозвращения, после которой ни в патанатомии, ни в моей жизни уже никогда ничего не произойдет.
Но… магия таких моментов хрупка. И как бы величественны они ни были, их с легкостью рушит какая-нибудь бытовая ерунда, банальная и неуместная. В тот вечер это был телефонный звонок.
