Так и не найдя ответа, вдруг стремительно заснул, даже не выключив свет и телевизор. Одним махом провалившись в безмолвную темноту, я несся сквозь часы и минуты навстречу новому дню моей Большой недели. Завтра я решительно перешагну его, расширив свое семидневное кладбище еще на несколько могил.
А после вцеплюсь в горло субботы, обрекая Большую неделю на неминуемый конец.
Сутки пятые
Пятница, 9 июня
Фельдшер бригады трупоперевозки грубо вспорол мой хрупкий беспокойный сон, давя на кнопку дверного звонка. Вскочив с дивана раньше, чем проснулся, пошатнулся и по инерции выругался, вспомнив ничейную абстрактную маму. Неуклюже ловя босыми ногами кожаные тапки, глянул на часы.
– Ни хрена себе! – прошипел я, по дороге к двери натягивая верх от хирургической пижамы. Лаконичный черно-белый циферблат равнодушно сообщил, что в городе-герое Москве без двадцати восемь. Стало быть, я проспал. «Полы-то не вымыл… Лишь бы это не кто-нибудь из наших спозаранку заявился», – подумал я, стряхивая с себя липкие остатки сна.
Увидев в глазке синеву форменных комбинезонов 46-й подстанции, обмяк всем нутром. Подгоняемый очередной нетерпеливой пронзительной трелью, щелкнул ключом в замке, открывая дверь. За ней, на крыльце служебного входа, стоял и улыбался мой кудрявый тощий тезка, с неудобной для русского человека фамилией Вагин. Высокий, угловатый, с немного несуразными чертами лица, он был украшен изрядным количеством седины. Хотя ему не было еще и двадцати пяти, она щедро побелила его кудри, особенно тщательно потрудившись над висками и непослушной вихрастой челкой. Я знал Артема Вагина достаточно давно, ведь он был именно тем, кто привез первый труп на моем первом дежурстве в морге 4-й клиники. И если бы мы виделись с ним чаще, то наши отношения вполне можно было назвать приятельскими. Рядом с ним стоял незнакомый водитель, скорее всего новенький.
– Здорово, засоня! – опередил Вагин мое приветствие, протягивая мне острую худую руку с длинными музыкальными пальцами.
– Привет, тезка! Ты чего-то давно не появлялся… Вон как поседеть успел, – откликнулся я, пошутив.
– Да вот… решил отпуск отгулять, а то чего-то до хрена деньков накопилось. Как сам? – спросил он, проходя внутрь отделения.
– Пашу, дружище… И днем, и ночью. Как отпуск, где был?
– Да у своих, в деревне. Дом отцу чинить помогал, ну и отдыхал немного…
– Дом – дело хорошее, – протянул я, зевнув и принимая из рук фельдшера сопроводительные документы. – Ого, не слабо!
– Так ведь давно не виделись, – хохотнул он. – Вот я и решил тебе сразу пятерых привезти. Всю ночь по району собирал, специально для тебя.
– Вот спасибо-то. На вскрытие?
– Только один, остальные на «сохранку».
Открыв подсобку, я выкатил из нее три дополнительные каталки. Одна из них была давно списана, потому как слушалась очень неохотно, постоянно норовя взять правее, накреняясь в сторону сломанного хромого колеса. К тому же нещадно скрипела.
Стоя на крыльце, слушал рассказ Артема о починке деревенского дома, пересыпанный изящным беззлобным матом. И глядел, как он с напарником сноровисто выгружает наших новых постояльцев. Вскоре каталки с мертвым грузом заполнили предбанник служебного входа специфическим запахом старых изношенных простыней, прижизненного угасания и недавней смерти. Перекинувшись с Вагиным парой прощальных фраз, я закрыл за бригадой дверь и откатил пять новых поступлений в холодильник.
Кое-как наскоро вымыв полы, я бросил снятую со швабры тряпку ровно в тот момент, когда в отделении стали появляться первые сотрудники. Хлопая дверью, они на ходу говорили мне «здрасьте» и «привет-привет». И спешили в свои кабинеты, желая поскорее начать эту пятницу. Не из трудолюбия, а лишь для того чтобы она поскорее закончилась, похоронив под собой очередную ритуальную пятидневку и открыв им дорогу к двум суткам личной жизни, что сделают их ровно на два дня ближе к собственным похоронам, дата которых уже назначена где-то там… Там, где я был прошлой ночью.
Около половины девятого появился Плохиш, а вслед за ним и Бумажкин. Переодевшись, Вовка появился в зоне выдачи, где уже начались приготовления к веренице сегодняшних похорон. Подойдя к нам, он сказал:
– Так, парни…
А потом произнес три слова, сильно изменивших рабочий распорядок сегодняшнего дня:
– Машина будет сегодня.
– И когда? – поинтересовался я.
– В час обещались, – ответил Вовка, разминая модную вишневую сигарету.
– Успеем, – удовлетворенно сказал Плохотнюк, имея в виду предстоящую выдачу гражданки Маркиной, тесно связанной семейными узами с представителями московского криминалитета. Она была назначена на три, и мы успевали.
– Маркину в три забирают, – пояснил я Вовке. – Родня – бандиты конкретные. Там дефектовка лица сложная, час точно на работу нужен.
– Ну, тогда придется немного энергичнее двигать ягодицами, – резюмировал Бумажкин. – Дуй-ка ты, Тёмыч, в секционную, а мы отдавать начнем. Первых зарежешь – и сразу к нам в помощь. Потом остальных. Лады, коллеги?
– Все, ушел, – коротко кивнул я и отправился в секционный зал.
– И врачей там поторопи! – крикнул мне вслед Вовка.
Уже спустя несколько минут я проворно жонглировал набором секционных действий, складывая из них одну аутопсию за другой. Но прежде чем начать, воткнул кассету в пузатый пластмассовый магнитофон. Чуть пошипев, словно для разминки, он взревел граненым гитарным рифом. Metallica, Justice for all. И работа пошла. Подкаты с постояльцами, инструменты, формалиновый раствор, баночки для биопсий, ветошь, нитки, с ходу вдеваемые в ушко хищной иглы, шелестящий шум воды… Протяжные продольные разрезы, треск вспоротых ребер – и первый органокомплекс в ногах хозяина, гражданина Черепенина О. В. Больше Олег Владимирович не будет жаловаться на то, что «здесь как-то тянет, а вот там – колет». Все болезни внутренних органов теперь позади, ведь самих внутренних органов у Черепенина больше нет. И хотя у него уже ничего не болит, история его болезни еще не закончена. Спустя час-другой точку в ней поставит Света Петрова, наш патанатом. Сегодня она прима «мясного цеха», ведь четыре из пяти вскрытий – ее.
Фактурная симпатичная русская женщина средних лет, с теплой улыбкой и хулиганским прищуром глаз, она колдует над окровавленным спрутом органокомплекса, пытаясь понять, что свело в могилу Черепенина. То, что тянуло, или то, что кололо? Она обязана дать четкий ответ, сотканный из замысловатых терминов и зафиксированный в справке о смерти. Вот тогда летопись хворей Олега Владимировича будет закончена. Эту справку еще живые Черепенины отнесут в ЗАГС. Там скупой черной-белый врачебный бланк переродится, словно невзрачная гусеница в красавицу бабочку, в гербовое Свидетельство о смерти, испещренное защитной микропечатью и скрытными водяными знаками. Оно-то и откроет Олегу Владимировичу дорогу на погост. Иначе никак. Без Свидетельства государство никогда не признает в Черепенине покойника, даже если увидит его, зияющего пустым каркасом на стальном столе. А раз не признает, то и не похоронит. Возродив из мертвых, станет слать ему поздравления с праздниками из мэрии, наградит памятной медалью к годовщине Победы, будет своевременно рассчитывать квартплату по льготному тарифу и оформлять документы на бесплатный проезд, приковав административной заботой к миру живых. И неупокоенная душа его будет неприкаянно бродить по дворикам Северо-Восточного округа столицы, не в силах взмыть над ними и мечтая лишь об одном… О гербовом Свидетельстве о смерти.
