Звонок служебного входа действительно верещал в отделении. И чем-то напоминал воробьиное чириканье…
С трудом стряхнув с себя ошметки жуткого сна, я поспешил к служебному входу. За его дверями меня ждали трое мужчин. Двое живых и один мертвый. Они поставят жирную точку в этой Большой неделе. Спустя три с небольшим часа ворота Царства мертвых, притаившегося в стенах морга четвертой клиники, распахнутся, чтобы выпустить своего добровольного затворника. И санитар Антонов отправится в мир живых.
Эпилог
…К тому моменту, когда первые работники ритуально-медицинского комбината пересекали порог сонного служебного входа, я уже давно управился с привычной рутиной, автоматически бездумно вымыв пол и убравшись в «двенашке». После, быстро приняв душ, заварил себе крепкий сладкий кофе. К 8.45, когда появится хмурый сосредоточенный Бумажкин, все постояльцы холодильника будут готовы ринуться в круговерть похоронного процесса, который спустя несколько часов намотает на свой маховик фальшивые слезы и искреннее горе, тяжелые слова поминальных речей, нервы и силы санитаров, скорбные даты десятков семей… И запах смерти, приглаженный одеколоном.
Увидев мою помятую рожу, Вовка риторически спросил:
– Видать, крепко вчера повеселился. Есть такое дело?
– Было слегка, – честно признался я, тяжело вздохнув.
– Сначала отпахать шесть суток кряду, а потом еще и нажраться… Эх, молодость, – мечтательно сказал старший санитар, лично не знавший Аида. – Дуй, давай-ка, домой, Тёмыч. Пивка выпей и спать ложись.
– Тотчас будет исполнено, – заверил его я. И пошел переодеваться.
Надел гражданское барахло, от которого я порядком отвык, за семь суток сроднившись с хирургической пижамой. Решив причесаться, заглянул в зеркало. В нем был все тот же Тёмыч Антонов, что и неделю назад, только слегка потрепанный. Забрав из рабочего сейфа кровно заработанные, ровно в 9.00 я попрощался с Бумажкиным и, закрыв за собой дверь служебного входа, вышел на залитый солнцем двор морга. У крыльца траурного зала уже стояли три клонированных красных «пазика». В ворота с озабоченным видом вбегал опаздывающий Плохотнюк.
– Здорово, Тёмыч, – бросил он мне, на ходу подавая руку. – Отлично выглядишь! – серьезно сказал он, прежде чем скрыться в дверях отделения.
Впереди было три выходных дня. Уже в четверг я снова выйду на работу. И снова впрягусь в грязную похоронную лямку, изредка тайком задавая себе все те же вопросы. Кто я? Рядовой санитар, неквалифицированный работяга, чья должность болтается в самом низу штатного расписания? Или Харон в Царстве мертвых, тянущий лямку своего высшего предназначения, которое скрыто от беглого поверхностного взгляда живых и очевидно лишь для мертвых?
Но это будет в четверг. А тогда, утром июньского понедельника, я оставил за спиной ворота морга, коротко обернувшись на здание, в котором еще несколько часов назад звал мертвого воробья, заливаясь во сне слезами.
Зайдя в вагон метро, поданный на платформу станции «Медведково», я встал, прислонившись к раздвижной двери, которая, как честная барышня, просила «не прислоняться». Бросив туповатый бессмысленный взгляд на пассажиров, увидел цветасто одетую бабульку, с немыслимым сиреневым кандебобером на голове, сидевшую на диванчике напротив меня.
– Осторожно, двери закрываются, – с чувством сказал женский голос, объявив следующую станцию.
Лишь только состав тронулся с места, как старушка проворно вскочила и решительно подошла к вертикальному поручную, встав совсем рядом со мной.
– Ну, что, гад бесстыжий?! Ты где ж шатался, дармоед чертов? – визгливо накинулась она на кого-то, кто стоял прямо перед ней и кого решительно не было в вагоне. – С Колькой, что ли, опять надрался? Что – «я трезвый»? Ты себя видел, паршивец? Ведь из дома родного несешь, сволочь! Из род-но-го до-ма! – чеканила она по слогам, потрясая кулаком. – Полгода уж как помер, а все не просыхаешь! Жизни ж не даешь, алкаш проклятый! Что помирал, что не помирал – один хрен, вечно пьяный!
Услышав эти слова, я застыл, пораженный. Помню, подумал тогда: «Или бабулька страшно рехнулась, или знает те самые тайные законы живых и мертвых, которые и мне не дают покоя».
С точки зрения санитара все было предельно ясно. Но Харон, поселившийся во мне, не мог однозначно сказать, что же на самом деле происходит с бабулькой. «Мертвые наставляют живых» крутилось у меня в мозгу под аккомпанемент ее ссоры с мертвым мужем, которого она шерстила на чем свет стоит, обвиняя во всех смертных грехах, но главным образом в пьянстве.
Слова эти проехали со мной от «Медведково» до «ВДНХ» и все никак не желали отпускать, добравшись до самого дома, что на улице Аргуновская, в Останкино. А когда я уселся за кухонный стол, машинально поедая заботливый мамин завтрак…
Тогда живые и мертвые лица, прошедшие мимо санитара Антонова за минувшие семь суток, заскользили перед мысленным взором Харона, тускло отражаясь в полировке кухонного стола. Следом спешили затухающие обрывки их разговоров, не услышанные мною в цейтноте похоронных будней.
А три дня спустя, Смерть, с папиросой и с зонтиком, снова встретит меня в дверях патологоанатомического отделения на Финишном проезде. И будет щедро дарить живым их друзей и близких, которым нанесла свой единственный визит. А я стану усердно хоронить их, наполняя новыми именами московские кладбища и колумбарии. В награду за это мне спишутся грехи, достанется хлеб насущный и ежедневное молоко, выданное государством за заботу о мертвецах.
И лишь изредка, прерывая плотный рабочий график дневного санитара, буду пристально всматриваться в себя.
Буду искать в себе Харона.
Москва, Останкино, ноябрь 2011 года.
Отдельно хотелось бы поблагодарить всех тех, кто зримо и незримо был со мною, поддерживая и вдохновляя меня во время работы над романом «Санитар. Молоко за мертвых». А именно:
Надежду Автамонову
Ольгу Сидорову
Ирину Горюнову
Владимира Старостина
Владимира Пташкина
Александра Кузнецова
Виктора Титкина
Светлану Петрову
Романа Скворцова
Бориса Плохотнюка
Владимира Андрейцева
Игоря Ружейников
Влада Анциферова
Тамару Сигалову
Анатолия Корнеева
Людмилу Москаленко
Татьяну Калашникову
Французского бульдога Марусю
Алексея Островского
Шарля Бодлера
Бориса Корнилова
Сержа Танкяна
Джона Майкла Осборна
