Взяв окровавленной перчаткой чистое полотенце, которое скоро окажется внутри мертвеца, вытираю пот с лица, переводя дух. «Что бы сказали мои бывшие коллеги, увидев меня за работой в новой должности?» — подумал я тогда. А ведь это просто работа, вовсе не адский спектакль. Если следовать современной моде, меня вполне можно было бы назвать «менеджером секционного зала».
Бросив взгляд в проем приоткрытой двери, увидел Вовку Старостина, с любопытством смотрящего на мое первое за долгие годы вскрытие, одним махом преобразившего пиарщика в санитара.
— И как процесс? — поинтересовался он, подходя к столу и осматривая труп.
— Справляюсь вроде, — ответил я. И хотел еще что-то добавить, но к нам присоединился доктор Савельев.
— А я думал, что стол уже накрыт, — разочарованно протянул он скептически оглядывая нового санитара.
— Чуточку терпения, — улыбнулся ему Вова. — Надо бы побыстрее, — бросил он мне и вышел из зала.
Буркнув в ответ «да заканчиваю уже», продолжил, обдумывая каждое движение, ведь впереди было самое сложное — извлечь органокомплекс, не повредив его. И не повредив себя. Шаг первый — осторожно вырезать гортань, орудуя длинным тонким ножом. Как следует повозившись, я наконец-то справился с этой задачей, достав из горла Дудина кадык с бледным языком на конце. В этот момент в секционную заглянул Бумажкин, выглядевший очень встревоженным.
— Ты как, а? — спросил он, вглядываясь в меня.
— Да, а что?
— Вовка застранец, — беззлобно выругался Бумажкин. — Шутник, блин! Прибежал, говорит — «Темыч вскрыть не может, ничего у него не получается, да еще всю секцию заблевал.» И так убедительно он это выдал.
— Хорошая шутка, — без тени улыбки кивнул я.
Мне и впрямь было не до смеха. «Так, еще немного осталось», — успокаивал я себя, понимая, что вскрытие затянулось. Запустив руку в труп, я оттянул на себя нутро Дудина. Длинными сильными движениями ножа принялся резать брюшину и все то, чем его органы крепились к позвоночнику несчастного. Закончив, взялся покрепче за гортань и потянул к ногам мертвеца, вывалив его изношенное нутро. Облегченно вздохнув, перерезал кишечник, уходящий в малый таз. И крепко вцепившись во внутренности двумя руками, переложил их на анатомический столик.
Все, я снова был в деле.
И дело это было настолько сакральным, что сложно назвать это просто работой. В деревнях даже есть поверье, что тому, кто подготовил тело к похоронам, прощается сто грехов. Значит, завтра, когда мы втроем сделаем десяток выдач, нам с Вовками спишут их тысячу. А это, согласитесь, куда весомее любой финансовой компенсации, если думать о вечности, которая предстоит абсолютно всем, рано или поздно. Каждому — своя. Она уравняет богатых, бедных, счастливых и несчастных, талантливых и бездарных. Мне всего 36, няне знаю, с чем подойду к последней черте. Но точно знаю, что, оглядываясь на стремительно пролетевшую земную жизнь, увижу за плечами свои книги и. похороны. И то, и другое наполняет меня ощущением значимости дней Артема Антонова.
В тот день я сделал три вскрытия, вывалившись из секционного зала совершенно вымотанным. Тело, непривычное к физическому труду, ныло тянущей истомой. Особенно болели кисти, локти и колени, жалуясь на внезапные нагрузки. «Ничего, втянусь потихоньку, — подбадривал я себя, закатывая на место поддон с зашитым покойником. — Вот только когда? Месяц? Два?»
В кафельном зале холодильника, наполненном гулом агрегатов, меня уже ждали разномастные пакеты с вещами наших постояльцев, которые должны были покинуть отделение завтра утром. Сосчитав их взглядом, я понял, что впереди еще ох как немало работы. Одеть двенадцать трупов, среди которых есть весьма габаритные экземпляры, непростая задача для измочаленного новичка, долгие годы сидевшего перед компьютером.
Услышав громыхание поддона, доносящееся из холодильника, ко мне присоединились напарники.
— В секции все закончил? — уточнил Бумажкин.
— Да, все, — кивнул я, потирая ноющие кисти.
— Как бодрость духа? — спросил Старостин, ехидно улыбаясь.
— С духом-то все отлично. А вот организм еле на ногах стоит, — признался я, тяжело выдохнув.
— Это три вскрытия на тебя такое впечатление произвели? А ведь их надо было сделать намного быстрее. Чего ты там так долго копался? Уж думали — не дождемся тебя, — сказал Бумажкин, глядя на меня с внимательным прищуром.
— Честно сказать, не ожидал такой нагрузки.
— Да ты что, брось, это разве нагрузка? — усмехнулся Старостин. — Ничего особенного, — сказал он по своему обыкновению. — Сейчас оденем — и домой.
Тоскливо посмотрев на пакеты, постарался придать себе бодрое выражение лица. И мы начали одевать. Я хорошо помнил технологию процесса, но постоянно отставал от Бумажкина, который стал моим напарником в этом деле. Уставшие руки не слушались, и Вовка терпеливо ждал, пока я натяну чулок или застегну манжет рубашки неловкими пальцами. Работая вдвоем, мы даже немного отставали от Старостина, который одевал один. И в этом была только моя вина.
Но... финальная часть моего первого рабочего дня все же двигалась к завершению. Доставая из холодильника очередного бывшего гражданина страны, обезображенного старческими недугами и скованного смертью, мы задвигали его обратно, облагороженного костюмом, в котором он отправится в мир иной завтра утром. И хотя ничего принципиально нового в этом не было, одно ритуальное новшество удивило меня.
Одевая очередного старика, иссушенного раком, я взял в руки его брюки и пиджак. И стал недоуменно разглядывать, ведь они показались странными. Слишком тонкая, почти невесомая, одежда была совсем без подкладки. Вместо пуговиц на брюках обнаружил маленькую липучку. А в мешковатый бесформенный пиджак были небрежно вшиты поролоновые плечики. Со стороны костюм казался настоящим, но стоило присмотреться, как становилось очевидно — это фальшивка. В начале девяностых ничего подобного не было. Видя мое удивление, Бумажкин объяснил, что это ритуальный комплект одежды, созданный специально для похорон.
Стандартные размеры, одна цветовая гамма. Белая рубашка, черные носки, костюм, галстук с тонким узлом, который крепится к рубашке на резинках.
— Еще и женские есть такие. Там платье на липучках, — сказал он, когда мы натягивали на мертвеца ненастоящие брюки, оторвав его за ноги от поддона. — Очень удобно, и нам, и родне. Подкладка не мешает, никаких лишних пуговиц.
— Да, удобно, — согласился я.
А сам подумал: «А им каково?» Прожить жизнь, полную разных надежд, свершений и разочарований. Завести семью, родить детей, долгие годы заботиться о них, всецело подчиняя свою жизнь их жизням. И вот в конце этого пути лечь в гроб в штанах на липучке и в пиджаке с клоунскими плечиками и без подкладки. И не потому, что по-другому невозможно, а лишь потому, что всем вокруг так удобно. Это было похоже на трагедию, тихую, обыденную и безысходную. «Мертвым уже все равно, они далеки отсюда», — возразят мне многие. Согласен, мертвым без разницы. Страшно то, что и живым все равно. И у них есть веское оправдание этого равнодушия. Им так удобно.
