— Да вставил, вот.
Старший подошел и, лишь бросив беглый взгляд, сразу спросил:
— А че так криво-то?
Я неопределенно пожал плечами. И тут Вовка, видимо, решил положить конец нашим общим мытарствам.
— Так, слушай, Темыч. Сейчас все на хрен бросаем, ты берешь эти треклятые зубы и будешь ставить их, пока с закрытыми глазами не сделаешь, лады? Как автомат Калашникова, понял?
— Может, потом? — жалобно спросил я, выпотрошенный утренними выдачами и пятью вскрытиями. Да и одевать предстояло еще немало.
— Не, потом уже был, хватит. Вперед, друг мой, вперед.
Тоскливо поморщившись, я взялся за протезы. Спустя какое-то количество повторений дело пошло лучше. Вовка остановил меня, подытожив:
— Ну вот, когда у самого появятся такие же, у тебя уже будет опыт.
Я от души заржал, после пробубнив себе под нос:
— А интересно, когда?
Итак, уже 11 часов утра. Начались отпевания, прекратившие утренний цейтнот, ведь теперь интервал между похорон растянется на 30–40 минут. А мне пора оставить зону выдач, полную пряного запаха разнообразной парфюмерии. Мы обязательно еще туда вернемся. Но сейчас нас ждут другие запахи, ведь настало время секционной мясорубки. Или просто секции.
Секция
Секционная работа — эта другая стихия, лежащая на обратной стороне рабочего дня. Нагрузка здесь значительно выше, а потому в процессе можно найти что-то общее с фитнесом. И сэкономить на спортивном зале. Мертвые тела сограждан разной комплекции эффективно заменят любые тренажеры. Кроме того, общение с родней и напарниками заменяется в секционной общением с врачами. Фамилии усопших уже определены и лежат у меня в кармане пижамы, написанные на маленьком квадратном листке. Сегодня их будет не меньше пяти, есть повод пропотеть. Я начну вскрытие с первых двух. А закончив, тут же начну быстро зашивать, чтобы освободить место для тех, кто в очереди. Да, здесь, в морге, как и в любом другом медицинском учреждении страны, очередь.
Как-то раз, глядя на внушительный список пациентов, которым уже никто не сможет помочь, я вдруг представил их говорящими. Лежа на полках холодильника, они обсуждали предстоящую процедуру.
— Извините, вы к доктору Савельеву, на вскрытие? — спрашивала сухая старушка в подгузнике у грузного бородатого мужчины. Он утвердительно кивает, вздыхая. — Такяза вами буду. Не подскажете, большая очередь?
— Четверо перед нами, — неохотно отвечал он.
— И надолго это?
— Ну, смотря сколько врачей работает, — резонно заметила ее соседка по холодильнику, рассматривая свою черную от гангрены ногу. — Я следующая пойду, — добавила она.
— Да не во врачах дело. Главное, сколько санитаров вскрывают, а он сегодня вроде один, — со знанием дела сказал мужчина.
— Значит, не скоро еще? — озабоченно уточнила гражданка в памперсе.
— Подождать придется, судя по всему, — согласился с ней бородач. — А вы что, куда-то торопитесь?
— Да нет, куда уж теперь торопиться-то, — понуро сказала она, словно вспомнив, что умерла. — Это уж я так, по привычке.
— Полжизни в очередях провели, и вот опять, — недовольно пробурчала дама с гангреной.
Все трое немного помолчали. Но вскоре разговор потек вновь.
— У меня с год назад подруга преставилась, так ее тоже вскрывали. И зачем только, в 82 года. Ума не приложу.
— Так надо же причину смерти выяснить, — снисходительно пояснил бородач.
— Чего ж тут выяснять? От старости, понятно дело, — возразила она.
— Нет такого диагноза «от старости». А справку о смерти выписать-то надо, атои похорон не будет.
— Все ради бумажки, бюрократы проклятые, — ворчливо вставила бабулька с гангреной. — Ведь все нутро достанут.
— Как достанут? — испуганно переспросила та, что в подгузнике.
— Нутро ладно, еще ведь и голову распилят, чтоб мозги добыть, — подал голос мужчина. — Когда пилу включают, даже здесь слышно.
— Да вы что? Ужас какой! Как же это я с распиленной головой-то на похоронах покажусь? — всполошилась она.
— Да так же, как все. Потом-то зашьют, — успокаивал ее сосед по холодильнику.
— А внутренности куда?
— Посмотрят да обратно засунут. А чего вы так переживаете? Зачем вам теперь они?
— Ну, не знаю. всю жизнь с ними была, они ж мне Богом дадены.
— Так Он нам душу-то для того и дал, чтоб мы о потрохах не беспокоились. Столько лет их лелеяли, хватит уже, — сказал бородач.
— С одной стороны — оно, конечно, так. — будто нехотя согласилась с ним старушка. — И все-таки — страшно как-то. голову пилить, — сложила она в жалостное выражение мертвое морщинистое лицо.
— Да уж, приятного мало, — поддержала ее дама с гангреной. И добавила с надеждой: — Может, хоть шов аккуратный сделают.
— Под платком все равно не видно будет, — заверил обеих мужчина.
— Да? Слава богу, — наскоро перекрестилась та, что в подгузнике. — Так что ж мне теперь, на том свете платок не снимать?
— Так на душе швов-то, поди, не видно, — сказала соседка, не сводя глаз со сгнившей при жизни ноги. — Меня вот с такой гангреной уж точно вскрывать незачем. А придется.
— Почему же это?
— Да в карте из поликлиники записей каких-то нет. Меня когда из дома забирали, фельдшер дочери так и сказал: «Вскрывать обязательно будут».
— А если я крови боюсь? — не унималась бабуля.
— А коли боишься, так и не смотри.
— Да, точно, не буду смотреть, не буду. Больно же не будет?
— Больно живым, а нам-то что. Мы свое уже отболели, — сказал бородатый мужчина. — Скорей бы уже, что ли. Что ж так долго-то? — недовольно пробубнил он.
— Что ж так долго-то? — беззлобно спросил патологоанатом Савельев, заглядывая в дверь секционного зала. — Не дождусь я сегодня свою Гордееву, — сокрушенно покачал он головой, листая карту из поликлиники.
— Буквально полчасика еще, доктор, — пообещал я ему, второпях зашивая очередной труп. Острое жало иглы мелькало над телом, таща за собой крепкую двойную капроновую нить. Скорость моей работы пока оставляла желать лучшего.
— Очень жду, — сказал Савельев, выходя из секционной.
Вскоре я водрузил на стол труп крепкой женщины лет шестидесяти со свалявшейся копной пергидрольных волос. Рывком поставив в ногах гражданки анатомический столик, взялся за ножи. Владимир Владимирович снова нетерпеливо появился в секционной. Вместо белого халата на нем была хирургическая пижама и плотный клеенчатый передник. Всем своим видом врач говорил, что давно готов начать. Переступив порог, он вдруг остановился, изумленно глядя на стол. И даже приоткрыл рот, картинно округлив глаза.
