В последние несколько месяцев наша с Олей любовь к собаке заострилась до предела. И тому была страшная причина, ворвавшаяся в счастливую семейную жизнь одним воскресным утром. Тогда у Маруськи впервые случился эпилептический припадок. Жуткое зрелище наотмашь ударило нас, поселив в душе настоящий родительский страх. Конечно, мы бросились к врачам. И довольно быстро нашли ветеринара, специализирующегося на патологиях мозга. Потом была энцефалограмма, немало удивившая доктора.
— Скажу вам сразу, что перед нами весьма редкий случай, — сообщила она нам, внимательно просматривая пляшущие кривые на экране компьютера. — Диагноз очевиден — это эпилепсия. Но дело даже не в ней. Тут другое важно. Мозг человека и животного на энцефалограмме выдает два типа сигналов — альфа-ритмы и бета-ритмы. У человека есть и те, и другие. Мозг животного в основном показывает высокую активность бета-ритмов. И совсем редко встречаются незначительные вкрапления альфа. Это в норме. А вот у вашей Маруси помимо бета я вижу устойчивые альфа-ритмы, причем в обоих полушариях. Это крайне редкое явление. Каждый такой случай — событие для специалистов моего профиля.
— И о чем это говорит? — встревоженно спросили мы.
— Это мутация мозга. Картина сигналов куда более близка к человеческой, чем к животной. Если бы в ее распоряжении был речевой аппарат, она бы со временем заговорила.
— Собака действительно с поразительным интеллектом, — согласился я. — Это и есть причина эпилепсии?
— Трудно сказать. И при таком редком случае тяжело прогнозировать развитие болезни. Ведь мозг у нее. как бы это сказать. не вполне собачий, что ли.
— Горе от ума, одним словом, — вздохнула Оля, гладя бульдочь по голове чуть заметно вибрирующей рукой.
— Можно и так сказать. Что ж, будем лечиться. Да, Маруська? — ободряюще улыбнулась нам ветеринар. — Главное — правильно подобрать комбинацию препаратов. И все будет нормально. Проживет столько, сколько положено породе, — попыталась успокоить нас она. И принялась рассказывать про варианты терапии, записывая названия препаратов и дозировки на бланке клиники.
В тот же день в нашем доме поселились шприцы, ампулы и пластиковые пузырьки с таблетками — вечные спутники хронических больных. Приступы стали реже и в какой-то момент прекратились вовсе. Но спустя пару месяцев страшные судороги повторились, заставив нас увеличить дозировку по совету врача. И снова наступило затишье, о котором так молились. Оно подарило надежду на то, что мы победим болезнь нашей человекообразной любимицы. Представить себе другой исход событий было выше наших сил. Хотя жестокий холодный голос разума упрямо твердил мне, что эпилепсия прогрессирует, несмотря на интенсивный химический прессинг.
В ту пятницу, подходя к подъезду останкинской девятиэтажки, я с нетерпением ждал встречи со своей бульдочью. Эти мгновения, полные восторга и чистой любви, в которой по определению не могло быть фальши и расчета, были нужны мне не меньше, чем ей.
Выйдя из лифта, вынул ключи из кармана куртки и воткнул их в прорезь замочной скважины. Не услышав радостного хрипловатого тявканья, подумал: «Оля уже вернулась домой и повела Маруську гулять». И открыл дверь.
В следующую секунду то, что прятало от меня Царство мертвых, разом обрушилось на меня могучей лавиной. И это было горе. Горе потери близкого, любимого существа, которое я день за днем наблюдал со стороны в стенах четвертой клиники. Пронизывающее до костей, рвущее каждую клетку. Огромное, оно застилало собою всю мою жизнь, бывшую и будущую. Я словно стремительно опустел, заполненный им до отказа. Казалось, время, отпущенное мне Богом, остановилось, потеряв всякий смысл. Я сам был горем, мгновенно утратив в себе сына, мужа, писателя и Харона.
Передо мною лежала моя Маруся, такая застывшая, какой я ее никогда не видел. Бессильно рухнув рядом с ней на пол, я истошно протяжно взвыл. Боль, беспомощность и страх обильно шли горлом, заливая все мое существование. И никто в целом мире не мог помочь мне. Я остался один на один с этой смертью. Горе, прятавшееся от меня за тысячами чужих похорон, скопилось в тесном коридоре стандартной квартиры, властно подмяв под себя Харона, с которым теперь было на «ты».
Потом были похороны. Доверить их другим я не смог, хотя в многомиллионном городе существовали сотни профессионалов, которые охотно избавили бы меня от тех страшных часов. И я знал это. Знал — ине смог. До боли сцепив скрипящие зубы, толком не помня себя, рыл могилу среди деревьев, соболезнующих мне облетающей листвой. Рыл на том самом месте, где встретились с потусторонними силами герои моего романа. Выдыхая с глухим стоном, втыкал лопату в податливую сырую землю. Могильный холм неуклонно рос рядом с огромным вековым дубом, который станет живым надгробием. Яма была уже готова, а я все никак не мог остановиться, срывая кожу с ладоней черенком лопаты. Так живые роют собственные могилы, взятые под прицел безжалостных палачей.
И вот тогда те бесчисленные похороны, оставшиеся за спиной санитара Антонова, вдруг ожили во мне. Не видя забытые лица мертвецов, чувствовал каждого из них, держащего в руках горе и отчаяние близких. Они протягивали его мне, будто стараясь отдать часть невыносимой ноши. Будто помнили меня среди тех, кто был рядом с ними в их последнее земное утро.
Эпилог
Дорога наверх, которую я так хотел, ждала меня. Страшная цена уплачена, а значит — путей к отступлению нет.
На следующий день я начну это восхождение, открыв двери траурного зала Царства мертвых и назвав фамилию покойного. И в тех, кто подойдет ко мне, увижу себя, воющего над едва заметным холмиком. И так — день за днем. Кроме воскресенья.
