Выскочив на веранду, она с огорчением увидела, что Володя уже за калиткой разговаривает с Вадиком, который очень некстати пришел с работы. Не зная, стоит ли сказать что-нибудь старшему на прощание – а вдруг осудит младший? – Маша замерла на крылечке. Ее шатало, и она ухватилась за резной столбик, подпиравший крышу веранды.
Старший, даже не оглянувшись на родной дом, быстро пошел прочь. Вадик постоял, провожая его взглядом, а потом медленно, даже как-то неохотно, нога за ногу, побрел по дорожке к дому. Он что-то буркнул, проходя мимо матери, и ушел к себе.
Вышел младший к ужину только через час, когда было почти совсем темно.
– Ну и что тебе Володька сказал? – выдавила из себя наконец Маша, наблюдая, как Вадик ковыряется в тарелке.
– Ничего, – не поднимая головы, ответил сын.
– Нет, ну что он тебе сказал? – стараясь не нервничать и не сорваться на крик, продолжила Маша.
– Что уходит жить к Зое.
– И как же это так – до свадьбы-то?! – ехидно передернула Маша плечами.
– Так же, – огрызнулся Вадик. – Не надо, а, мам? Я сам все это проходил, знаю.
«Ведь не забыл он ту очкастую, не забыл! И что ж это мои ребята к девкам так присыхают? – вдруг обиделась незнамо на что Маша. – Вона меня-то их папочка легко бросил, ни разу за столько лет не вспомнил!»
– А эту… – Маша побрезговала даже имя произнести, – ты ее знаешь?
– Знаю, – неохотно ответил Вадик.
– Страшная?
– Ох, ну мам! Ну почему «страшная»? – вдруг взорвался Вадик. – Почему она должна быть «страшная»?! – Глаза у Вадика горели настоящим бешенством.
«Ох, не то я сказала!»
Боясь поссориться и с младшим сыном, Маша осеклась. Но что говорить, никак не могла придумать.
– Ну…
– Правильно, мам, на нас с Володькой хорошие девчонки не позарятся! Да? Только страхуилы и проститутки! Так?
– Вадичка, послушай, родной… Только мама вас по-настоящему любить будет, только мама, – жалостливо завела Маша, глядя сыну в глаза.
Вадик отвел взгляд и отвернулся. Как же Маше не нравилась эта его привычка сидеть руки на стол и пялиться в окошко. Будто высматривает, как бы из дому сбежать.
– Только мама вас по-настоящему любит, только мама.
– Ох, мам, от твоей любви что мне, что Володьке…
– Ну что, что?! Что вам не так?! – Маша наконец прослезилась, очень кстати.
– Повеситься хочется на профсоюзной веревке, вот что!
– А почему на профсоюзной? – удивилась Маша, и слезы у нее сразу высохли.
– Анекдот такой есть, – буркнул Вадик и вышел из кухни.
Больше в этот день Маша с ним не виделась и не говорила. Может, к лучшему. Успокоиться она так и не смогла, все тянуло куда-то бежать и с кем-нибудь, все равно с кем, хорошенько поругаться. А с сыном… Ох как не стоило! Теперь он у нее один. И она у него одна-единственная. Володька теперь отрезанный ломоть, прилепившийся к девке-сыкухе, предавший мать ради… ну, ради кого… понятно. Чужого ребенка воспитывать ему, видите ли, приспичило! Вот родит ему неведому зверушку от негра какого-нибудь, будет знать! Нашла дурака эта городская… Хотя если прикинуть… Деревенские тоже по этому делу мастачки были еще те!
… В Выселках спокон веку практиковалась отлаженная система загона, отлова и пленения неженатиков. Передавалась эта наука по женской, понятно, линии из поколения в поколение. Понятно, что система была действенной – а иначе бы Выселки просто обезлюдели бы. Главной, козырной картой девицы на выданье было хорошее приданое: машина, в перспективе, за хорошее поведение – кооперативная квартира в городе. Но это могли позволить себе единицы – вечно хмельное население Выселок пропивало практически все, что зарабатывало, и тянуло от получки до получки, без серьезных накоплений. Даже на свадьбу, превеликими трудами слепленную, родители, как правило, занимали и потом два-три года отдавали, ужимаясь во всем. Случалось, молодые давно разругались и разбежались, а бывшие сватья все еще отдавали свадебные долги.
Беременность невесты и угроза разоблачения подлого соблазнителя через парткомы-завкомы была вторым по надежности и первым по применяемости аргументом. По большому счету до настоящих письменных жалоб доходило чрезвычайно редко – стороны находили решение путем долгих, но в целом мирных переговоров. Хотя если жених по-настоящему упрямился, то даже через официальные органы запиравшегося жениха уконтропупить в ЗАГС было сложно. Главный аргумент против брака «по залету» было – а что ж за дочкой-то плохо глядели, папа-мама уважаемые? А нельзя было подождать с беременностью до после свадьбы? Как воспитывали, так и разбирайтесь со своим не в меру ретивым по постельной части чадом… Был случай, когда насмерть стоявший за свою свободу обольститель предпочел отчислиться из хорошего московского вуза, но не жениться на отработанном и ставшим неинтересным деревенском материале. Хитреца тут же, хоть и было лето, прибрал к рукам вечно алчущий новых жертв военкомат. Так обольститель скоропостижно, во вне призывное время, убыл на два года в армию. Презревшего неписаные законы парня осудили, а девчонка с нагулянным ребенком на руках, напротив, вскоре очень неплохо устроилась, и все посчитали, что это знак свыше. Не надо нарушать заведенного обычая! Но этот инцидент был единичным, хотя и запомнился всем надолго.
Если же первый половой контакт обходился для девчонки без далеко идущих последствий, а замуж она настроилась решительно, то важным доводом было «он у меня первый». Это тоже действовало. А вот в принципе насчет «первого» – это мм! Для тех девиц, кто выходил замуж якобы «по-честному», существовали секреты, как скрыть от молодого супруга предыдущий интимный опыт.
Ну, главный, выселковский, фирменный – это понятно: на свадьбе упоить молодожена в полную зюзю, что было вовсе не сложно при существовавшем в Выселках законе всеобщего, равного и явного пития. Особенно для этих целей был хорош местный самогон, мутноватый, но такой забористый – просто ах! Так что сакраментальная зюзя была третьей участницей в каждой второй брачной постели. И очень часто так в ней и оставалась, прижившись навечно. А смысл упоения состоял в том, чтобы наутро, или, вернее, к полудню первого дня совместной жизни, нежно воркуя, убедить молодого мужа, что у них «все было» и все было просто замечательно. А доказательства? Ну, так пальчик уколоть ведь не проблема. Раз такое дело…
Маша-то выходила замуж по-честному, поэтому ей было не до этих премудростей. И деревенский обычай наутро вывешивать во дворе добросовестно обработанную молодыми простынку Машу миновал во времени. А жаль… Она-то не теперешние… Хотя в ее тогдашнем возрасте нетраченность свидетельствовала скорее не в ее пользу. Никому не нужна была, да?
Все эти неприятные, утомительные воспоминания и мысли роились, давя друг друга, в Машиной гудящей голове даже поздно ночью, когда она пыталась заснуть, но тяжко ворочалась в своей постели.
