«Прямо заговор», — подумал Приск, неспешно входя в таблиний, все еще держа в руках кубок с вином и отхлебывая на ходу.
Чувствовал, что после бессонной ночи (он скакал и ночью, меняя лошадей, позволяя себе лишь четверть часа отдыха) его развезет, и стоило бы добавить в вино воды.
— Теперь мы можем поговорить? — раздался знакомый голос.
Приск повернулся. В углу так, чтобы не сразу можно было заметить в полумраке, сидел ничем не примечательный человек в серой тунике. Смуглый, полноватый, начинающей седеть. Длинные волосы он носил, чтобы спрятать проколотые в прежней, рабской своей ипостаси уши.
— Зенон? — Меньше всего ожидал Приск обнаружить в своем таблинии вольноотпущенника Адриана, которому императорский племянник поручал дела самые тонкие, опасные, сомнительные и скользкие.
В общем, всё, что касалось самой высокой политики, поручалось Зенону. И значит, теперь Адриан хотел, чтобы в его опасных играх вновь принял участие Приск.
— Приветствую тебя, центурион! — Вольноотпущенник поднялся.
— Письмо — твоих рук дело?
Теперь, будто заново разделив написанный на пергаменте текст на слова, Приск разобрал — что же на самом деле обозначают эти идущие друг за другом непрерывной вереницей буквы. Зенон прибыл от Адриана. У Адриана тайное поручение. И ему непременно надо было, чтобы Приск явился сюда, в Эск, а Зенон ни в коем случае не появлялся в Дробете.
— Так что за дело? — Центурион нахмурился.
— Гней Помпей Лонгин, — отозвался Зенон. — Слышал о таком?
Приск кивнул.
— Наверняка, — продолжил Зенон. — Так вот, этот человек посвящен во все планы грядущей войны.
— Грядущей войны? О какой войне ты говоришь? Децебал еще не скоро оправится от поражения.
— Поход в Дакию начнется, скорее всего, следующим летом, — перебил Зенон.
Так скоро? Приск надеялся, что у него будет несколько мирных лет передышки. Траян добился своего, Децебал затаился. Пока эти двое обдумывают планы, солдаты и крестьяне могут перевести дух и просто жить, а не служить Беллоне и Гекате.
— Ты должен сделать все, чтобы оказаться в свите Лонгина, — закончил наставления Зенон.
— Ну, коли так нужно, чтобы я шпионил за Лонгином, то почему Адриан не написал мне письмецо? — спросил центурион раздраженно, злясь сразу и на требование Адриана, и на известие, что грядет новый поход на север. Разумеется, во время войны можно очень быстро возвыситься. Но в сражениях центурионы гибнут первыми — это Приск знал тоже очень хорошо.
— Письмо может попасть в нежелательные руки. Учти, тебе все придется устроить естественно. Лонгин не должен догадаться, что тебя к нему подсылает Адриан.
— Да зачем все это? Неужели император будет скрывать от своего племянника планы крепостей, если начнется война?
Зенон покачал головой и заговорил с Приском как учитель с недалеким учеником:
— Адриан хочет, чтобы подле Лонгина постоянно находился его человек. Прежде всего Адриану необходимо быть в курсе грядущих событий, ибо на новой войне надлежит ему так отличиться, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Траяна может быть только один наследник — и это Адриан.
Зенон раз за разом повторял имя Адриана, как будто оно служило заклинанием.
Приск поставил кубок на стол и задумался.
Бессмертные боги, ну почему опять! В битве при Тапае Приск был ранен так тяжело, что не чаял вернуться в строй: левая рука до сих пор ноет, чуть на улице начинает холодать. Потом, зимою, когда горстка ветеранов да новобранцев, а с ними Приск и его контуберний обороняли от бастарнов лагерь Пятого Македонского легиона, канабу подле лагеря сожгли дотла. То, что отстроили за два года, было жалким подобием прежнего поселка. А уж то, что сам лагерь отстояли, — можно было считать настоящим чудом. А в каких передрягах потом во второе лето войны
[35]
пришлось побывать! Кому расскажи — не поверят. Приск сам себе не верил порой, когда вспоминал речные долины, больше похожие на ущелья, перевалы, узкие тропы и дакийские крепости, настоящие орлиные гнезда на вершинах холмов. Однако ж крепости были взяты, армия даков разбита, и, когда войска римлян подступили к столице Дакии Сармизегетузе, Децебал запросил мира, склонил гордую голову перед императором Траяном. Мир-то, конечно, сомнительный получился — кто спорит, и добычи немного, и присмиревший на время дакийский царь явно хитрил, договоры выполнять не желал, в горах затаился. Да только варвары всегда так: обещают одно, делают другое. И длиться эти игры могут годами. Два года мира — это так мало, так бессовестно мало… Кориолла к декабрьским календам
[36]
должна родить. Да только не жена она центуриону, как справедливо заметил легат, а всего лишь любовница, конкубина, и женой пока стать не может. И если погибнет Приск, что станется с ней и ребенком? Об этом он думать не хотел. Не хотел, а придется.
Приск тряхнул головой и посмотрел на Зенона.
— Я что-то не расслышал. Ты сказал…
— Ничего.
— Ты что-то сказал, — с нажимом повторил центурион.
Зенон кашлянул:
— Адриан вернет тебя в сословие всадников, Приск. Он дополнит твое состояние до четырехсот тысяч сестерциев, необходимых для ценза. Если ты все сделаешь так, как нужно.
— Как нужно! — Приск покачал головой.
Обещание звучало заманчиво. Если ты всадник — то впереди служба военным трибуном, официальный брак и дальше — занятие должностей выгодных и почетных. Кто знает — быть может, даже легат в будущем. То есть командир легиона. У Приска перехватило дыхание от открывавшейся головокружительности перспективы.
— И что значит это загадочное: как нужно? Знай — убивать я никого не собираюсь и…
— Адриану нужна Сармизегетуза. Планы ее укреплений — а еще лучше, свой человек внутри, дабы в нужный момент открыть ворота.
Приск мысленно ахнул. Ну наконец-то понятно. Не больше и не меньше — столица Дакии. Не многого ли от него хочет Адриан?
— Откуда ты знаешь, что Лонгин доберется до Сармизегетузы?
— Траян лично поручил легату сделать все что угодно, но побывать в столице Децебала. Так что Лонгин туда поедет. Сейчас, осенью или весной — но поедет. И ты — вместе с ним.
Надо же, обрадовал. Приск спешно сделал глоток, будто пытался залить внезапно образовавшуюся внутри мерзкую ледяную пустоту.
Зенон больше ничего не говорил. Ждал. Что делать? Сказать нет — и тянуть лямку до старости, жить в жалкой хибаре и смотреть, как твой незаконнорожденный сын уходит на войну простым легионером, а дочь становится женой какой-нибудь отпущенника или мелкого торговца? А самому до конца дней считать жалкие гроши и многочисленные раны на теле.
