Адриан повернулся.
Стоявшие перед императором отцы-сенаторы невольно подались к стенам — многих Траян был выше на полголовы, а то и на целую голову, их старость гнула к земле, а он все еще широко расправлял плечи. Император остался стоять посреди залы. Его лицо со сведенными на переносице бровями, под серебряным шлемом поседевших волос вмиг потемнело, сделавшись схожим с мрачными ликами застывших в нишах базальтовых статуй.
— Известия из Дакии: Помпей Лонгин умер в плену у Децебала.
Адриан спешно отвел взгляд, ибо вспомнил тут же, как два месяца назад в соседствующей с тронным залом базилике составляли письмо — ответ царю Децебалу. Базилика эта, хотя и довольно просторная, служила для узкого круга лиц, в основном там собирался императорский совет. В тот день Траян расхаживал по базилике, а Сервиан и Лициний Сура, расположившись на двойной скамье, будто два брата-близнеца (с некоторых пор их сходство делалось почти карикатурным), наперебой предлагали формулировки…
— …по доброй воле принял яд… — говорил все тот же равнодушный и незнакомый голос, и у Адриана холод пробежал вдоль позвоночного столба, будто и ему неведомая рука поднесла чашу с темной, терпко пахнущей жидкостью. И от ледяной необходимости испить эту чашу до боли свело скулы.
Ярость охватила Адриана. Нет, еще рано, еще нельзя. Война — слишком рано. Еще два или три года. А лучше — пять. Мальчишки должны подрасти, впитать в себя дух Рима. Только тогда можно завести разговор о том, что из Дакии нужно создать вассальное царство — пограничный оплот, крепость на пути конных орд, стену — от набегов.
А времени-то нет! Нет времени!
Перед глазами все как будто заволокло туманом.
— …до весны мы не сумеем выступить, — говорил тем временем, делая новый поворот и вновь удаляясь ровным шагом старого легионера, император-солдат. — Да мы и весной будем не готовы. Новое оружие заказано, но не выковано, части не укомплектованы, новобранцы, только-только записанные в легионы, не прошли подготовку…
— В мае уже поздно начинать кампанию — не успеем. Тогда уж на другой год… — Это Лициний Сура.
— А я бы выступил этим летом… — Это Сервиан.
Адриана злило, что сейчас ему придется повторить слова Сервиана. Дело в том, что он бы тоже выступил летом — неспешным маршем, подтягивая войска к Виминацию и Дробете, осень и зиму употребил бы на тренировки, а весной…
— Военные действия в Дакии лучше всего начать следующей весной, как только в долинах подсохнут дороги и вскроются перевалы в горах — выступить и идти сразу тремя или даже четырьмя колоннами, зажимая сердце Дакии в железные клещи. — Адриан все же успел сказать это вслух, но сказал слишком громко, нервно, голос завибрировал.
— Речь для Сената готовишь? — чуть ли не оборвал его Сервиан — зять поддевал всякий раз, за глаза смеясь, что гречонок ни на что большее и не способен — только писать за дядюшку витиеватые речи. Адриану передавали его жесткие и порой удачные насмешки, отчего Адриан сжимал кулаки до побеления костяшек и готов был мчаться куда-нибудь, куда глаза глядят — лучше всего на охоту.
— Адриан прав, — ответил вместо племянника император. — В Дакию выступить надо непременно весной, сразу несколькими колоннами, чтобы все крепости обложить и штурмовать, штурмовать…
— А Лонгин? — Вопрос Лициния Суры как-то тихо потух без ответа, как лампа, в которой иссякло масло.
— …вольноотпущенник прибыл с письмом. Сказал, что уехал из Сармизегетузы, а хозяину оставил смертельный яд.
— Так, может, Лонгин еще жив? — зашелестели сенаторы.
— Известие верное, — не усомнился Траян.
И никогда не усомнится: Риму и императору выгодно, что Лонгин умер, руки развязаны, и есть дополнительный повод к войне — такой нестерпимо желанной.
Адриан вновь ощутил текучий противный холод вдоль спинного хребта. Как будто насквозь его прошивала острой стрелой подлая мысль: как же ничтожна и не важна жизнь одного человека пред блестящим и счастливым ликом империи.
* * *
Неведомо как этот человек появился на гипподроме. Скорее всего — с ловкостью дикого зверя взобрался на стену. А уж перебраться внутрь, цепляясь за ветки деревьев, — дело пары мгновений. Он двигался бесшумно. Коренастая темная фигура, закутанная в темный плащ, — она скользила от одного дерева к другому, и ночь, совершенно безлунная, лишь тусклым светом звезд подсвечивала силуэт.
Человек отлично знал расположение дома и знал также, что в этот полуночный час дверь из гипподрома, обычно закрытая на замок, легко поддастся под рукой ночного гостя.
Между стеной гипподрома и перистилем в ряд шли комнаты-спальни, и в конце ряда располагались кладовые. Одна из этих комнат интересовала гостя. Он двигался в тени колоннады, как полагал — незамеченный.
— Эй, кто здесь? — неожиданно окликнул гостя дежуривший в перистиле раб.
Стража этого трудно было заметить — потому что темнокожий парень сидел между двумя базисами статуй, обхватив колени руками. Сейчас он поднялся, отблески висевшей на колонне масляной лампы заиграли на его плечах и обнаженной груди.
— Это я, Домиций… — отозвался гость голосом повелительным и ласковым — то есть не сулящим ничего хорошего.
— Какой еще Домиций? — переспросил раб.
Он ошибся, глупый. Вместо того чтобы спрашивать, надо было кричать, вопить во всю глотку, поднимать тревогу, звать других караульных, будить всю фамилию. А он, завороженный повелительно-наглым голосом, задал ненужный вопрос.
В следующий миг тень от стены метнулась вперед и очутилась рядом. Караульщик вскинул руку с палкой — палка как раз на этот непредвиденный случай — но деревяшка так и застыла в воздухе, потому что хищное стальное жало скользнуло под ребра охраннику.
— Вот такой, — ответил Домиций, подхватывая обмякшее тело и опуская его возле базиса статуи. — Побудь здесь, приятель. Поспи, — добавил ласково.
Затем он повернулся и неслышно направился к двери, нагнулся, просовывая острый штырь в замочную скважину. В тот же момент дверь рванули изнутри. Удар ногой, метящий в лицо гостю, что склонился к замку, должен был опрокинуть его на пол.
Но не опрокинул. Потому что убийца успел отшатнуться — и удар его не достал. Тогда обитатель комнаты нанес удар кинжалом. Но незваный гость перехватил руку с кинжалом и рванул на себя, выдергивая человека из комнаты, как ведро из колодца. Но теперь ошибся Домиций, полагая, что человек будет куда тяжелее, — неведомый не просто вылетел наружу, а улетел из-под колоннады в перистиль, успев вырваться из захвата Домиция.
На убийцу тем временем кинулся следующий противник — куда крупнее и сильнее первого. Гость встретил его кинжалом. Но в этот раз острое лезвие не сумело отыскать плоть и прошло мимо. Еще удар — и опять человек ускользнул. В узком пространстве комнатки это казалось немыслимым — но и в третий раз кинжал не достиг цели. Впрочем, и сам Домиций двигался не менее ловко — противник, в свою очередь, трижды не сумел его достать.
