На подъеме, там, где особенно круто, в скале были вырублены ступени, сейчас почти полностью занесенные плотным снегом. Правда, имелись еще сбоку деревянные перильца, верно сделанные для стариков или женщин, — Приск был уверен, что воины-даки поднимались по этой круче резво как козы. Сам он не был даком, потому оскользнулся, выругался и взялся за оледеневшее дерево руками — пальцы и так уже почти не чувствовали холода.
«Тут и не захочешь, а вспомнишь рассказы, как руки да ноги у легионеров замерзали в стекло и разбивались от удара», — подумал он с равнодушием, словно и не о своем теле, а о чьем-то чужом.
Дубовая дверь была заперта изнутри на засов, и римлянин грохнул в нее кулаком. Уже на пороге он наспех и будто во сне сочинил историю — якобы пустился с отрядом в погоню за римским беглецом, но повздорил со своим же, и тот ударил его фальксом. Теперь, отстав от отряда, он вынужден искать ночлег. Вранье выползало в каждом слове, будто ослиные уши, но ничего лучше Приск так и не придумал — ему вообще казалось, что вместе с кровью вытекли все мысли, осталось лишь вялое отупение.
Дверь наконец отворилась. На пороге стоял парень лет двадцати с небольшим в греческом хитоне и накинутом поверх на плечи толстом дакийском плаще.
— Хайре, — приветствовал он по-гречески и продолжал на языке Гомера: — Заходи, Приск, я знал, что ты придешь.
Центуриону показалось, что он ослышался, — но уходить в морозную ночь из дома было тем более глупо, и он переступил порог.
Внутри башня оказалась просторной и чем-то напоминала римский сторожевой бург — деревянная лестница вела наверх, на второй этаж. В углу был сложен из больших обмазанных глиной камней почерневший от сажи очаг, и в нем пылали сосновые поленья.
Приск, пошатываясь, прошел внутрь и уселся на скамью. Хозяин наполнил кубок до половины вином из кувшина, добавил горячей воды и протянул Приску.
— Выпей.
Повторять не пришлось. Центурион в два глотка проглотил содержимое кубка.
— Я выйду, — сказал грек, кутаясь в плащ. — Надо замести следы, снег, разумеется, вскоре все укроет, но погоня может пожаловать раньше.
Странный грек распахнул дверь и исчез. Приск решил, что сами боги послали ему этого человека. Центурион огляделся. Большой стол, скамьи, слаженные из дубовых досок, — всё это явно было делом рук местного мастера — а вот серебряные кубки на столе, небольшой трехногий столик в углу и подле такой же изящный стульчик заявляли с нагловатым самодовольством о своем римском происхождении.
Надо бы, пока грек бродит неведомо где, успеть прижечь рану, чтобы не возникло лишних вопросов. В доме-башне, похоже, никого, кроме странного грека, не было: ни шагов, ни голосов, только трещали поленья в очаге, никаких иных звуков. Хотя, если поразмыслить здраво, аристократ-пилеат должен был держать в башне немало народу — охрану, прислугу, домочадцев.
Грек вскоре вернулся — Приск к этому времени так и не успел прижечь бок — положил кинжал на угли и едва разделся, как хлопнула дверь, и в обнаженную спину ударила волна холодного воздуха.
— Самому рану прижигать несподручно, — заметил грек. — Дай-ка лучше я. А ты пока зажми зубами щепку. В башне никого нет, но ты не хочешь кричать, так ведь? Для тебя это слишком унизительно.
Грек присел подле, склонился к огню. Этот профиль с тонким идеально прямым носом, этот чувственный рот с чуть приподнятой верхней губой, несмотря на появившуюся за прошедшее время мягкую бородку и отросшие ниже плеч волосы, — Приск не мог спутать ни с какими другими.
— Архелай…
— Наконец-то узнал. — Вольноотпущенник вытащил из огня кинжал. — Теперь терпи.
И одним быстрым и точным движением провел по ране.
Приск впился зубами в деревяшку, а потом все уплыло во тьму: и огонь, и бесподобно красивое лицо Архелая, опрокинулся дощатый потолок, и звуки исчезли…
Приск очнулся, когда грек плеснул ему в лицо холодной водой.
Центурион лежал на скамье подле очага, переодетый в чистое, укутанный в толстую шерсть.
— Погони нет, воины Децебала ушли дальше на запад, — сказал Архелай. — Выпей. — Он снова подал кубок с вином.
— Чья эта башня? — спросил центурион. — Неужели Децебал доверил тебе охрану подобной твердыни?
— Не Децебал, а Везина — он здесь хозяин. А я служу ему временно до нужного часа. Прежде здесь жили сыновья Везины, но весной их отправили в военное братство Сармизегетузы. Рубаха, что была на тебе, — судя по узору на подоле — принадлежала одному из них. Я брошу ее в реку, поток унесет ее прочь, и след крови исчезнет.
Из всех дакийских аристократов меньше всего Приск желал бы воспользоваться гостеприимством Везины. Но судьба привела его к порогу именно этого дома.
— Значит, это Везина заслал тебя на римскую сторону выведывать наши планы?
Архелай подбросил пару поленьев в огонь.
— Ты же знаешь, я могу появляться там и здесь, исчезать, когда захочу, и возникать в нужном месте. Никто меня не засылал. Я возник в Эске, чтобы быть подле тебя во время осады лагеря, теперь я здесь, чтобы помочь тебе. Отблагодарить за то, что спас мне жизнь, когда силы оставили меня, — ведь даже боги порой слабеют.
— Откуда ты узнал, что я здесь?
Архелай опять уклонился от ответа:
— Иногда Немезида возвращает нам наши добрые дела. Очень редко, но возвращает. Она — ленивая богиня, никогда не записывает в свой список всё надлежащее, лишь отдельные строчки по выбору.
Приск не верил в то, что человек может появляться и исчезать в нужном месте мгновенно. Но в прошлый раз так и вышло: Архелай исчез, и никто — ни один караульный не заметил — как он это проделал. Хотя бывают же вещи совершенно необъяснимые — но лишь потому, что мы не знаем тайных механизмов, что приводят в движение наш мир, — так считал Приск и не собирался менять что-то в этом своем убеждении.
— Да кто ты такой вообще? Колдун?
В колдовство Приск тоже верил не особенно.
Архелай несколько мгновений сидел неподвижно, глядя на огонь.
— Я — последний из небожителей, пришедший к людям от имени олимпийцев. Когда я уйду, ваши боги затворят дверь и перестанут вас слышать.
— Они и раньше-то нас не особенно слышали, — буркнул центурион и вновь покосился на странного грека.
Такого просто не может быть! Да, были прекрасные любимейшие строки Овидия… Но все это сказки сочинителей, а кто встречал небожителей наяву?
Не верилось. И все же… красота Архелая казалась неземной. Он даже не воспринимался как мужчина, несмотря на отросшую бородку. Он был просто абсолют, абсолют красоты. Приск подумал, что если изваять Архелая из мрамора, то на его лицо можно было бы смотреть часами, и молиться ему получилось бы само собой: такая красота не могла не восхищать.
— Но зачем ты здесь…
