– Невероятно…
– Отчего же. Я кое-что разузнал об этом Александре. При Домициане его престарелого отца притащили в суд и стали требовать с него иудейский налог. Старик отнекивался, доказывая, что он вовсе не иудей и ничего не должен платить – папаша Александра при всем своем богатстве славился дикой скупостью Тогда его заставили в суде обнажиться и показать свой член, дабы проверить – обрезан ли он по иудейскому обычаю или нет. Александр при этом находился в базилике… Скажи, кто снесет такое и не забудет?
– Заплатил бы сразу – не пришлось бы обнажаться, – заметил Адриан.
– А тебе не кажется, что желание показать свою власть приводит к безумию? Старик, разумеется, мало что мог сделать, годы не те. Но он оставил огромные деньги сыну. Полагаю, что тот при удобном случае решил за все рассчитаться.
– Значит?..
– Я перехватил кое-какие письма. Тайнопись, причем весьма искусная. Но вечерами в дороге я разбирал шифр и в конце концов прочел послание. Письмо составлено намеками. Так, писавший сообщал: если к Павсанию попадет пергамент с одним важным завещанием Оптимуса…
– Наилучшего… то есть наилучшего принцепса – как прозрачно… – хмыкнул Адриан. – Не слишком мутны намеки.
– Да, так вот, пергамент этот надобно как-нибудь сильно изувечить, чтобы его нельзя было представить как доказательство наследования, и отправить на Восток в Антиохию некоему Каллисту.
– Жаль, что мерзавец умер до твоего приезда… – мстительно прищурился Адриан. Слова прозвучали чуть фальшиво. Но совсем чуть.
– Твои палачи неумелы, наместник. Я бы в самом деле многое хотел спросить у этого торговца. Но вернемся к моим римским находкам… Поначалу я подумал, что Каллист – твой агент или агент Корнелия Пальмы, бывшего наместника Сирии. Но почему он писал Александру… Вот что было неясно совершенно тогда. А теперь…
– А теперь… – повторил Адриан, для которого этот рассказ пока мало что прояснил.
– Полагаю, не один только иудей Александр тайно поддерживает Парфию.
– Ты считаешь, иудеи восстанут?
– Непременно. В любой момент, как только Траян углубится в парфянские пустыни и степи, и особенно если его армия потерпит неудачу… Сторонников нового иудейского восстания много на Кипре, в Киренаике, в Египте. Если все общины поднимутся…
– Что-то не верится, – перебил фрументария Адриан. – Мне кажется, после осады Иерусалима и разрушения Храма иудеи окончательно усмирены.
– Только кажется, сиятельный, – покачал головой Афраний. – Многие считают, что их ослабляет новая вера, что ныне распространяется в восточных провинциях, особенно после разрушения Храма. Но это обман. Иудеи не смирились.
– Значит, нас ждет…
– Вторая Иудейская война… – пробормотал Афраний Декстр. И добавил: – Я бы предупредил императора.
– Мысль здравая. Загвоздка в одном – как отнесется Траян к подобному предупреждению? Если уж я не верю тебе до конца…
– Он тем более не поверит. И все же надо сказать Траяну.
* * *
Вечером был пир, на котором по старой привычке Траян устраивал долгие возлияния. Пили неумеренно, особенно консуляр Аппий Максим Сантра и префект претория Марк Марций Турбон. Максима Сантру император планировал поставить во главе одной из своих армий. О Сантре можно было сказать многое: он не глуп и не умен, не смел и не трус, подлизывается без низости, пьет, ест много, но знает меру. То есть все в нем было среднее, серое, никакое. Адриан никогда бы не доверил этому человеку даже легион, но перечить не стал – сейчас это было отнюдь не самым важным.
– Наилучший принцепс, – заговорил Адриан, когда решил, что выпито достаточно, чтобы и высказать, и выслушать любой вздор. – Я приметил с некоторых пор неумеренное оживление среди торговых людей, особенно иудеев. Кое-кого мои люди допросили, за другими шпионили, вызнавая секреты, а особенно – мысли и намерения.
– Какие мудрые мысли можно почерпнуть, подслушивая торговцев? – усмехнулся Траян. – Стоит ли заниматься такой ерундой, племянник? Я лично не поощряю подобную слежку.
– Стоит-стоит… Так вот, многим из них присылают из самого Ктесифона письма с просьбами держать наготове людей и оружие. И если придет известие о поражении римских легионов, тут же восстать и начинать резать римских граждан, а заодно и их давних соперников – греческих торговцев – повсюду, где только есть значительные иудейские общины.
– А если поражения не будет?! – со смехом воскликнул Сантра. – Ты, сидя здесь, в Сирии, кажется, позабыл, что наш наилучший принцепс не потерпел еще ни одного поражения!
– С того момента, как Хосров протянул свою руку к Армении, война сделалась неизбежностью, – заметил легат Шестого легиона Цезон Бруттий.
– А мы отрубим эту протянутую руку! – захохотал Сантра, явно перебравший неразбавленного лаодикийского вина.
Адриану и от императора тяжко было сносить насмешки, а от какого-то Сантры – и подавно. Он попытался сдержаться. Закусил губу. Ноздри крупного носа затрепетали. Но нет – это выше сил, сносить подобное!
– Я не спрашиваю твоего мнения, Сантра! Я хочу знать, что думает император об опасности такого восстания.
– Ты требуешь от меня ответа, Адриан? – удивился император.
– Лишь прошу… умоляю ответить… – Впрочем, в голосе Адриана не слышалось никакой мольбы.
– Любое восстание будет подавлено, – снизошел до ответа Траян. – Дерзость надобно наказывать. А что думает Афраний обо всем этом? – обернулся Траян к центуриону фрументариев: с некоторых пор император стал его особенно отличать. Может быть, с тех самых пор, когда Афраний прислал ему известие, что на реке Саргеция в Дакийских горах найдены несметные сокровища Децебала.
– Иудеи восстанут, – отозвался Афраний кратко.
– Значит, диким зверям будет кого рвать на арене… – хмыкнул Бруттий. Даже если владыка не требует лести, приближенные все равно стараются льстить.
– Восстание иудеев – это та вещь, которая меньше всего может меня напугать, – улыбнулся Траян. – Такой ответ тебя устроит, племянник?
Адриан стиснул зубы. Ясно, что все его старательно заготовленные речи оказались выброшены на ветер.
Но он сделал всё, что мог. Траян предупрежден. Остальное от Адриана не зависит. Возможно, он не сумел убедить Траяна, потому как и сам мало верил в такую опасность.
* * *
Кука нашел Приска на вилле Филона. Слуги поставили ложе военного трибуна в саду, и раненый возлежал здесь, наслаждаясь солнцем, свежим воздухом и тишиной. Филон, которому шум и возня домашних мешали думать, устроил лабиринты из туй и кипарисов в саду так, чтобы в ротондах и маленьких портиках можно было уединиться. В такой беседке на небольшой террасе и стояло ложе Гая. Рядом – скамья и столик с бокалами и большим серебряным кувшином.
– А, Приск! Ты живой! Как я рад!
