Тут Тоннисон заметил, что наша бездна представляет собой не что иное, как колодец или жерло, уходящее в самые недра земли.
Потом мы вновь обратились к окрестностям и, заметив прогалину к северу от пропасти, обратили к ней свои шаги.
Здесь — в удалении от огромного жерла — располагалось большое и тихое озеро; гладкую поверхность его лишь в одном месте возмущало бурление струй.
Удалившись от пасти бездны, мы могли теперь спокойно говорить друг с другом, могли слышать слова, произносимые не на пределах возможностей голоса, и, интересуясь мнением Тоннисона обо всем этом урочище, я сказал, что оно мне не по душе, и чем скорее мы оставим его, тем лучше.
Он кивнул в ответ и бросил короткий взгляд за спину — в сторону зарослей. Я спросил, полагая, что он услышал что-то или увидел. Тоннисон не ответил… он молча прислушивался, я тоже не нарушал безмолвия.
Вдруг он заговорил.
— Внемли! — прозвучало отрывистое слово. Я мельком поглядел на него — а потом повернулся в сторону леса и невольно затаил дыхание. Минута прошла в напряженном молчании, я ничего не слышал, и уже повернулся к Тоннисону, чтобы сказать об этом; но не успел раскрыть рот, как из леса слева от нас донесся заунывный вой, проплывший среди деревьев, потом зашелестели листья, и настала тишина.
Тут Тоннисон положил мне ладонь на плечо:
— Идем отсюда, — проговорил он и неторопливо направился в ту сторону, где кусты и деревья казались реже. Последовав за ним, я заметил, что солнце уже опустилось, а в воздухе почувствовался холодок.
Тоннисон молча шагал вперед. Мы оказались уже среди деревьев; я то и дело нервно оглядывался, но ничего не замечал — кроме неподвижных ветвей, стволов и густых зарослей. Мы шли дальше, и ни один звук не нарушал тишины, только изредка под нашими ногами похрустывали ветви. Но, несмотря на безмолвие, я с ужасом ощущал: мы здесь не одни. Я буквально жался к Тоннисону и дважды неуклюже наступил ему на пятки… оба раза он промолчал. Минута, другая, и мы наконец достигли окраины зарослей, за которыми начиналась привычная скалистая пустошь. Только тут сумел я избавиться от ощущения ужаса, никак не оставлявшего меня в чаще.
Мы удалялись, и когда издали вновь донесся этот вой или стон, я постарался убедить себя в том, что виной тому ветер, — хотя вечер был совершенно тихий.
Наконец Тоннисон заговорил.
— Знаешь что, — решительно произнес он, — я не решился бы заночевать в этой чаще даже за все богатства мира. Есть в ней нечто нечистое… бесовское. Я вдруг понял это после твоих слов. Почему-то мне показалось, что весь этот лес кишит мерзкими тварями, — ты ведь и сам ощутил это!
— Да, — отвечал я, озираясь, но урочище уже было скрыто от нас склоном холма.
— А вот и книга, — проговорил я, запуская руку у мешок.
— С ней все в порядке? — внезапно спросил мой друг обеспокоенным тоном.
— Да, — отвечал я.
— Быть может, — продолжил он, — она кое-что нам расскажет, когда возвратимся в палатку. Давай поторопимся, идти еще далеко, а я не хочу, чтобы тьма застигла нас на открытом месте.
К своей палатке мы добрались часа через два и не медля принялись готовить еду, потому что не ели с самого полудня.
Покончив с ужином, мы убрали за собой и разожгли трубки. Тут Тоннисон попросил меня извлечь Манускрипт из ранца. Так я и поступил, и, поскольку читать его вместе было неудобно, Тоннисон предложил мне читать вслух.
— Но не смей, — предупредил он, зная мои наклонности, — пропускать каждую вторую страницу.
Но, если бы друг мой мог предположить, что содержит в себе эта книга, то, конечно, воздержался бы от столь неуместного предупреждения. Так, усевшись возле входа нашей небольшой палатки, начал я читать странный рассказ под заглавием «Дом в Порубежье», выведенном на обложке Манускрипта, содержание которого и передаю на последующих страницах.
Глава II
РАВНИНА МОЛЧАНИЯ
Я — старик. Я живу в этом древнем доме, посреди огромного дикого сада.
Крестьяне, обитающие в этой глуши вдали от моего дома, уверены, что я безумен. Должно быть потому, что у меня с ними нет ничего общего. Я живу здесь вместе со старушкой-сестрой, которая ведет наше хозяйство. Слуг у нас нет — я не терплю их. Компанию мне составляет единственный старый друг — пес Рыжик, и пусть гибнет весь мир, пока он остается со мною. Уж он-то умеет меня понимать… ему хватает ума, чтобы не докучать мне, когда я не в духе.
Я решил завести дневник, чтобы занести в него свои думы и впечатления, которые могу поверить только бумаге, но превыше всего стремясь описать странные события, очевидцем которых довелось мне быть за долгие годы, в одиночестве прожитые мною в этом зловещем и старом доме.
Дом этот пользовался дурной репутацией еще пару столетий назад, и когда я купил его, пустовал уже более восьмидесяти лет; посему мне и удалось приобрести поместье за смехотворно низкую цену.
Я не суеверен, но давно не могу отрицать, что в древнем жилище моем творится нечто… я не могу дать объяснения этим событиям, а потому вынужден облегчить свою душу, описав подробно все, о чем знаю; впрочем, трудно сомневаться, что, если после смерти моей дневнику суждено попасть в чьи-то руки, читатель будет в сомнении качать головой, в сердце своем именуя меня безумцем.
Дом мой, насколько же он древен! Тем не менее возраст его потрясает все же в меньшей степени, чем обличье — причудливое и фантастическое. Крутобокие башни с витыми шпилями языками пламени взмывают над крышей округлого здания.
Я слышал одно предание: местные жители утверждают, что построил этот дом сам дьявол. Что ж… возможно. Но так оно или иначе — мне все равно, если забыть о том, что россказни эти позволили сбить цену, когда я приступил к покупке.
Я успел прожить в нем около десяти лет, прежде чем начали подтверждаться досужие разговоры. Не спорю, не менее дюжины раз и до этого приходилось мне видеть здесь кое-что удивительное, а еще чаще — ощущать в большей мере, чем видеть. Но прошедшие годы привели за собою старость, и я часто ощущаю нечто невидимое в пустынных комнатах и коридорах. Как я уже говорил, много лет миновало, прежде чем довелось мне увидеть воистину… скажем так: сверхъестественные события.
Это был не канун Дня Всех Святых. Если б я писал свою повесть развлечения ради, то — возможно — события и начались бы именно в эту ночь, но мой рассказ лишь о том, что действительно было… ради чужого удовольствия я не стал бы даже прикасаться к бумаге. Нет. Все случилось, когда миновала полночь и близилось утро двадцать первого января. По привычке я сидел и читал у себя в кабинете. Рыжик дремал возле моего кресла.
И вдруг пламя двух свечей сперва затрепетало, а потом вспыхнуло призрачным зеленоватым светом. Я немедленно глянул на них, но язычки огня потускнели, обретая багряный оттенок… странные алые отблески легли на столы и кресла, окрасили тени кровью — словно разбрызгавшейся по всей комнате.
