Я вздрогнул, когда слева от меня трижды пробил надтреснутый колокол. Слишком хорошо помнил я ту приземистую церковь, откуда доносились аналогичные звуки. Выйдя по Вашингтон-стрит к реке, я теперь оказался перед бывшей торгово-промышленной зоной; впереди стояла фабрика без малейших следов разрушения, а дальше, справа от меня, вырисовывались очертания крытого железнодорожного моста над узким ущельем и железнодорожной станции.
Ненадежный мост, к которому я приблизился, был снабжен запретительной надписью, но я все же рискнул и перешел по нему на южную сторону, где снова показались признаки жизни. Скрытные, неуклюже передвигающиеся создания без всякого выражения поглядывали в мою сторону, а на более-менее нормальных лицах отражалось нечто вроде холодного любопытства. Инсмут раздражал меня все сильнее, и я направился по Пейн-стрит в сторону Таун-сквер, надеясь отыскать какое-нибудь транспортное средство, могущее отвезти меня в Аркхем еще до того, как придет время отправления зловещего восьмичасового автобуса.
Тогда-то я и увидел слева полуразрушенное пожарное депо и краснолицего старика с густой бородой и водянистыми глазами. На нем болтались невыразимые лохмотья, а сам он сидел на скамье и разговаривал с двумя рыбаками, неопрятными, но выглядящими почти нормально. Похоже, это был тот самый Зейдок Аллен, полубезумный, почти столетний пьянчужка, рассказывавший байки о старом Инсмуте.
III
Должно быть, какой-то бес противоречия, некие тайные силы, сардонически строящие рожи из темноты, заставили меня переменить свои планы. До этого я старался уделять внимание только архитектуре, а в тот момент уже принял решение вернуться на Таун-сквер, чтобы по возможности быстрее покинуть этот загнивающий город смерти и тлена, но вид старого Зейдока Аллена придал новое направление моим мыслям и побудил замедлить шаг.
Вряд ли старик мог сообщить нечто ценное, кроме смутных намеков да бессвязных и неправдоподобных историй; к тому же меня предупредили, что общение с ним небезопасно, поскольку это наверняка не понравится местным жителям. И все же мысль об этом древнем свидетеле гибели города, помнившем былые времена кораблей и фабрик, была слишком соблазнительна. В конце концов, даже самые странные и безумные мифы нередко суть символы и аллегории, основанные на правде, — а старый Зейдок видел все, что происходило с Инсмутом за последние девяносто лет. Любопытство охватило меня, совершенно подавив осторожность. В молодой своей самонадеянности я вообразил, что способен отделить крупицы реальной истории от сумбурных излияний, и все это можно будет проделать с помощью доброй порции виски.
Я понимал, что не следует подходить к нему прямо сейчас: рыбаки определенно заметят чужака, а лишнее внимание привлекать не следовало. Нет, мне надо было подготовиться (по словам юного бакалейщика, раздобыть контрабандное спиртное здесь не проблема), а затем послоняться возле пожарного депо и, выждав удобный момент, как бы невзначай перехватить старого Зейдока, когда он пустится в очередной бесцельный обход депо. Молодой человек говорил, что старик очень непоседлив и редко подолгу засиживается на одном месте.
Квартовая бутылка виски досталась мне легко, хотя и недешево — я заполучил ее с черного хода сомнительного универсального магазина, для чего пришлось, перейдя площадь, посетить Элиот-стрит. Чумазый, какой-то запущенный парень, обслуживший меня, имел типичный «инсмутский вид», но дело свое знал и был вполне обходителен; видно, как бы плохо ни относились здесь к чужакам, но покупатель везде покупатель, а в этом городке он, очевидно, ценился на вес золота.
Вновь перейдя Таун-сквер, я понял, что удача сопутствует мне, ибо, продвигаясь со стороны Пейн-стрит и огибая угол отеля «Гилмэн-хаус», я не встретил никого, кроме длинного, тощего, оборванного старика, и это был Зейдок Аллен собственной персоной. В соответствии со своим планом я привлек его внимание, махнув благоприобретенной бутылкой, и, вскоре убедившись, что он, шаркая ногами, задумчиво поплелся за мной, свернул на Уотер-стрит, в сторону местности, казавшейся мне наиболее пустынной.
Я сверился со схемой, нарисованной малым из бакалеи, и нацелился на участок южного берега, мимо которого мне сегодня уже довелось проходить. Единственными живыми существами в поле моего зрения там были рыбаки, маячившие на моле, а в нескольких кварталах далее к югу можно было найти местечко где-нибудь у бывшей пристани и поболтать со старым Зейдоком, не опасаясь, что кто-нибудь нас увидит. Не успел я дойти до Мейн-стрит, как за моей спиной послышался слабый, задыхающийся голос:
— Эй, мистер!
Без труда поняв, в чем дело, я тотчас позволил старику немного отхлебнуть из бутылки. Пока мы продолжали путь среди вездесущего запустения и опасно накренившихся руин, я попытался завязать разговор, но обнаружилось, что старый язык так быстро не развяжешь. Наконец меж осыпающихся кирпичных стен я увидел открытый в сторону моря и заросший бурьяном пустырь перед жалкими остатками пристани. Груды замшелых камней близ воды обещали стать сносными сиденьями, а с севера место надежно укрывали от посторонних глаз руины пакгауза. Место идеально подходило для долгой приватной беседы; я направился туда в сопровождении жаждущего компаньона, и мы уселись на замшелые камни. Омерзительный запах тлена дополнялся тошнотворной рыбной вонью, но я решил потерпеть, ведь лучшего места все равно было не найти.
Для разговора, если я хотел успеть на восьмичасовой автобус до Аркхема, оставалось часа четыре, и я, не откладывая дела в долгий ящик, предложил древнему выпивохе продолжить возлияние, а сам тем временем отдал должное своим скромным припасам. При этом я старался не переусердствовать с угощением — не хотелось, чтобы хмельная болтливость Зейдока раньше времени перешла в ступор. Потребовался час на то, чтобы его разговорить, но и теперь он уклонялся от моих вопросов об Инсмуте и его мрачной истории, болтая на злободневные темы и явив широкую газетную осведомленность вкупе с тягой к философствованию на этакий деревенский манер. К концу второго часа я испугался, что с этой квартовой бутылью виски не добьюсь нужных результатов, и уже подумывал, не лучше ли будет оставить старика Зейдока и скорее идти назад. Но случай сделал то, чего я не мог добиться своими вопросами; с присвистом дыша, Зейдок заговорил сам, и бессвязное стариковское бормотание заставило меня податься вперед и внимательно вслушаться. Я сидел спиной к воняющему рыбой морю, а он — лицом к нему, временами обращая блуждающий взор к отсветам на низкой отдаленной линии Чертова рифа, и вдруг как-то зачарованно показал рукой на волны. Вид их, казалось, его беспокоил, ибо он начал с серии слабых проклятий, которые завершились потаенным шепотом и ищущим понимания взглядом искоса. Он наклонился, тронул меня за отворот пиджака и с хрипловатым присвистом, но довольно внятно заговорил:
— Здесь вот это все и зачалося — это клятое место всех злодейств, вон там, где самая водяная глубь. Врата ада — прямо отсюда они толпой кидались на дно. Все это натворил капитан Оубед — подцепил енту заразу не на добро себе на островах южных морей. Все в те дни пошло по худой дорожке. Ремесло упало, мельницы встали — даже новые, — и лучших наших парней поубивало на войне тыща восемьсот двенадцатого года, а какие сгинули с бригом «Элиза» и шаландой «Рейнджер» — обе посудины шли с товарами Гилмэна. У Оубеда Марша на плаву было три судна — бригантина «Коламби», бриг «Хетти» и барк «Королева Суматры». Он только один тогда торговал с Ост-Индией и островами, хотя баркентина Эсдраса Мартина «Малайская невеста» бегала с товаром чуть не до двадцать восьмого года.
