Ярл поднял крик, мол, кузнец, украл его золото, за это его по обычаю фиордов должны забить палками и кинуть в море. Впрочем, он согласен забыть обиду, если Ингвар оставит кузню и станет его дружинником. Мол, из доли добычи свой долг выплатишь. Ухмылялся при этом, вспоминал Ингвар, говорил, мол, я тебе, парень, добро делаю, помни это…
– А я, понимаешь, Сьевнар, смотрю на него и вижу по его довольным, хитрым глазам – знает он, где золото. Если не сам украл, то послал кого-то! Хитрый…
– Что же ты сделал?
– А что тут сделаешь? Ярл был с мечом, с ним – трое воинов, тоже с мечами… Я – мальчишка, а он ярл, владетель… Кому больше веры?
– И ты…
– А у меня под рукой был молот! Самый большой, которым плющат железные бабы, – улыбнулся Ингвар. – Схватил я его, и как начал намахивать… Двух убил, а ярл и еще один – уползли… Плюнул я ему вслед, взял молот на плечо и подался в Миствельд. Я, может, и не такой сообразительный, как Косильщик, но тут и дурак бы сообразил, – в Бьорни-фиорде мне жизни больше не будет.
– Ярл не погнался за тобой?
– Почему же, погнался. Совсем как твой Рорик Неистовый… Как только отошел от побоев, сразу заявился на остров со всей дружиной, орал – отдайте мне вора, иначе ославлю по побережью все ваше гнездо нидингов. А ярл Хаки – он тогда был моложе, но такой же строгий – смотрел, смотрел, слушал, слушал, а потом как гаркнет на него: «От твоего бабьего визга уже в ушах звенит Хитрый ярл! Вот твой кузнец, вот его молот, другого оружия у него нет. Разрешаю тебе взять с собой еще двух воинов и отвести его к себе на корабль. Если он захочет, конечно… А не захочет, тогда ты, Хитрый ярл, покинешь остров мертвым на днище своего скайда. И твой кузнец станет нам братом. Вот суд тебе суд островных братьев, другого не будет!
– И ярл сражался с тобой?
– Нет, не стал. Сказал, сейчас не может, раны болят. Вот вылечится, вернется, тогда и заберет меня. Хитрый…
– Не вернулся?
– Нет, не вернулся. Забыл, наверное, – усмехнулся Ингвар.
– А невеста твоя?
– Невеста? Не знаю… А что невеста? Замуж, наверное, вышла, детишек нарожала, не в девках же ей сидеть.
– Так ты ее не любил? – догадался Сьевнар.
– Почему же? Любил… Женился бы, так и любил бы себе, она – гладкая, – Ингвар своими ручищами показал женские формы совсем уже неимоверной величины и мечтательно закатил глаза. – А так, – чего же ее попусту любить, она – там, а я – здесь…
Честно сказать, Сьевнар в этот момент остро позавидовал ему. Как просто, оказывается! Она – там, я – здесь, какая может быть любовь в таком случае?
– Ничего, парень, скоро наши кнары пойдут в Хильдсъяв за мукой, с ними пойдем, – пообещал Ингвар. – Там знаешь каких девок привозят! И так тебя любят, и этак, и под тобой вертятся, и на тебе… Вот – любовь! Заплати купцу – и люби сколько хочешь… А то, что ты говоришь про свою Сангриль… Не знаю, мудрено как-то… Не обижайся, непонятно мне это… Знаю, что так бывает, но – непонятно…
И опять Сьевнару оставалось завидовать. В дополнение к силе и кузнечному искусству боги-ассы дали Ингвару еще один дар – редкостную, непробиваемую толстокожесть. Даже странно, как все это сочетается в одном человеке…
В сущности, в каждом человеке сочетается многое из того, что, кажется, не может быть вместе, думал он потом, вспоминая. Да и как иначе, если все мы – отражения этого странного мира, где рука об руку ходят любовь и ненависть, дружба и предательство, отвага и трусость…
Сложить бы стихи об этом, да жаль, слова не идут на язык, вспыхивают и гаснут где-то внутри искрами от костра.
* * *
Тем временем, старший брат Гуннар продолжал делать из него искусного мечника, изобретая все новые, причудливые упражнения. Даже сквозь сон Сьевнар чувствовал, как ноют натруженные мышцы и сухожилия, он и во сне продолжал отбиваться, уклоняться и нападать. Верхний уровень атаки, средний, нижний… Влево, вправо, по центру… Скользящие удары, обтекающие удары, захлестывающие, рубящие, колющие, длинные, короткие… Может, кровь драконов настолько разыгралась в нем, что обычной, человеческой скоро уже не останется?
Теперь Косильщик часто выставлял против него опытных бойцов острова. Сьевнар сражался и, к собственной гордости, все чаще чувствовал свое превосходство. Он совсем обжился на острове, превратился из желторотого новичка в уважаемого члена братства, сам Хаки Суровый отмечал его быстрый, не спящий ум и дельную, не по годам, серьезность. Кто, спрашивается, овладел искусством меча так, что может почти на равных рубиться с самим Гуннаром Невидимый Меч? А его стихи! «Песня победы», «Песня о девушке, ждущей воина», другие драпы и флокки – разве не их с удовольствием подхватили на язык многие скальды фиордов?
Да, этот воин хоть и молод еще, но попусту не станет молоть языком! Любое его слово стоит того, чтобы быть сказанным в тишине! – кивали друг другу опытные ратники. Когда-нибудь он точно войдет в число двенадцати старших, а там – кто знает, может, станет и ярлом острова…
Приятно слышать о себе такое от прославленных бойцов, стоптавших в походах не одни кожаные подошвы.
Ему, Сьевнару Складному, скальду и воину братства, есть чем гордиться! Пусть Косильщик насмешничает над его неловкостью, пусть болят по ночам уставшие, перетруженные мускулы – это не страшно.
Все равно хуже, больнее ныла его любовь…
Да, себе-то можно признаться – все ныла и ныла, без конца растравляя воспоминаниями. Нет, иногда ему удавалось не вспоминать Сангриль день или даже два, и он начинал говорить себе, что все, кончилось, наваждение прошло, дурман развеялся. Он исцелился, хвала богам! Наконец-то выздоровел!
Приятно жить без любви? Еще как приятно! Легко, вольготно, свободно, и можно без помех думать мыслями мужчины и воина, а не вспоминать без конца золотистый локон, откинутый со лба лаской ветра. Любовь, конечно, дарит человеку сверкающие мгновенья счастья, но она же лишает его свободы хуже любых цепей…
Исцелился, говоришь? Кого он обманывает…
Потом, много позже, Сьевнар понял, что любовь кончается не тогда, когда всеми силами стараешься ее забыть, а когда действительно не вспоминаешь. Память о женщине все равно остается с тобой, ты просто забываешь, как страдал и томился. Да, чувства тяжело остывают, но и вспоминаются потом так же трудно. Жизнь все-таки больше любви, как и толковали ему не раз и не два. Просто это знание невозможно понять, его нужно выносить в потоке времени…
Со слухов, что доносились до острова через третьи-четвертые-пятые уста, просачивались сквозь досужие разговоры, Сьевнар знал, что Сангриль не вернулась домой после смерти мужа. Хотя по обычаю молодая женщина могла получить из казны поместья «вдовью долю» и спокойно вернуться под родительский кров, ждать, пока снова позовут замуж, Сангриль предпочла стать второй женой владетельного ярла Рорика Неистового. И живет с ним, и постоянно собачится со своенравной Ингрив, первой женой ярла Рорика. Неистовый конунг долго пытался, но постепенно отчаялся навести мир в собственной семье, ехидничали сплетники.
