— Не надо! Не надо, не надо, капитан! Ему не за что извиняться. Он — муж мой, господин мой! Если он что-то решил, и сделал, как он решил, значит это правильно и для меня. По-другому я даже не хочу думать!
Да, характер… Все-таки Ромео убил ее брата, а она — не хочет думать! Как отрезала.
Я вдруг представил ее лет на десять старше, в полном расцвете властной женственности, железной ручкой держащей на вожжах мужа и вникающий во все тонкости семейной коммерции. Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, при равном возрасте и опытности моя чертовка Розалина в подметки бы ей не годилась!
Даже не знаю, завидовать Ромео или жалеть его…
Я молча поклонился.
— Умберто, что же с нами будет? — вдруг спросила она.
Я до сих пор помню, как она это произнесла. Горячо, искренне, с болью, прорвавшейся через все ее мужество и напускную веселость.
И в моих глазах она снова стала маленькой девочкой, зажмуривающей глаза, прежде чем шагнуть в темную комнату.
— Я не знаю, Джулия… Все мы в руке Божьей… — что еще я мог ей ответить? — Я солдат, Джулия. Я привык жить сегодняшним днем, не слишком заботясь, что будет завтра.
— Я тоже постараюсь привыкнуть, — твердо пообещала она. — Как солдат…
* * *
Во всем этом роковом стечении обстоятельств для Ромео было только одно светлое пятно. Чуть более года назад Его Сиятельство, герцог Делла Скала, присвоил себе титул Верховного Судьи Вероны…
Виноват, присвоил — это я случайно повторил выражение городских гвельфов. На самом деле состоялись выборы, просто большая и самая зловредная часть оппозиции почему-то в них не участвовала. По разным причинам. Кто скажет, что здесь не проглядывает тонкая, изощренная интрига, направляемая рукой Его Светлости, — пусть плюнет мне в глаза.
Хотя, с точки зрения закона — все правильно, все как положено, выборы-то состоялись. Теперь гвельфы боролись за пересмотр результатов, а гибеллины — за их утверждение. Перипетии той борьбы достойны отдельного опуса. Я не хочу на них останавливаться, скажу только, что если бы ту энергию, да направить на реальные дела городского управления, Верона стала бы самым хорошо управляемым городом-сеньором.
Вы скажете — это беда не только Вероны, всех наших городов. Мало ли у нас таких господ, что громче всех кричат: «Да здравствует Италия!», а на деле подталкивают страну к пропасти… А я добавлю, что наши свободные выборы, господа, это палка о двух концах — одним концом лупят тебя по голове, внушая свои идеи, а другим добавляют… по противоположному месту! Именно в тот момент, когда наступает время выполнять обещания избирателям.
Ладно, мои политические воззрения вам без того известны…
Итак, суд состоялся в здании городской ратуши. Обставили пышно. Трое судей восседали за столом на высоком помосте, сплошь задрапированным дорогим малиновым бархатом. Перед ними — массивный стол черного дерева, под ними — кресла с высокими спинками, украшенными витиеватой резьбой. Даже стены зала, даже скамьи для публики были забраны дорогим сукном в красно-малиново-черных тонах.
Смотрелось как подобие Чистилища, честное слово!
Председательствовал Верховный Судья герцог Делла Скала. Вторым судьей был гвельф и советник муниципалитета старый Антонио Джезаре, третьим — гибеллин и советник муниципалитета, щеголеватый Винченце Скорицелли, глава клана Скорицелли, торговцев сукном и тканями.
В городе потом болтали, именно Скорицелли принадлежал заказ на оформление тканями зала суда, за что он отхватил немалый куш из городской казны. Не верить этому у меня нет причин, пройдоха-то редкостный.
По чьей-то неумной воле (может, не без умысла!) первым свидетелем оказалась сеньорита Франческа.
Чертова перечница просто расцвела на свидетельском месте. Гордясь вниманием публики и жеманно подчеркивая свою престарелую непорочность, Франческа начала подробно рассказывать, как вышла с утра пораньше из дома купить к обеду утку на рынке, что у улицы Медников. Нет, утку можно купить и у переулка Трех Королей, но у Медников и утки жирнее, и дешевле на два гроша. А что говорят, будто утки у Медников со сваленными перьями, так это брешут, не боясь Бога! Святой истинный крест, святая Франциза-покровительница, еще стоит посмотреть — какие-такие особые перья у Трех королей…
Его Сиятельство, не обладая долготерпением, значительно кашлянул и пожелал всем уткам, какие ни есть у Медников и, заодно, у Трех Королей, немедленно провалиться к дьяволу. А синьорина Франческа пусть расскажет, что видела, и ничего больше.
— Вот именно, Ваше Сиятельство! Видела! — не смутилась бывалая сплетница. — Как есть, видела, лопни мои глаза!
Из дальнейшего рассказа синьорины выходило, что купила она свою утку… Не утка — голубь блаженный! И перышки один к одному, и покрякивает так нежно, словно песню поет… По тому, как утка крякает, достопочтенные судьи, всегда можно определить, насколько сладкое мясцо…
(Громкий кашель Его Сиятельства.)
Да, значит, несет она свою утю в корзиночке, и тут, чуть не доходя до площади Блаженных Мучеников, вот столечко всего не доходя, вдруг видит…
— Тибальта! — подсказал кто-то из публики.
Сеньорита Франческа презрительно фыркнула поджала губы.
Да если б Тибальта, достойные господа! Что ей с того Тибальта, упокой Господь его душу, Тибальт — он и есть Тибальт, прости Господи… Черта она увидела, как есть черта! Сидит он, выходит дело, махонький такой, на ступенечках — рожки остренькие, глазки злобненькие, обликом богомерзкий до невозможности — и показывает он ей… Прямо уж не знаю как сказать, достойные господа судьи, показывает он ей то, что ниже пояса, но не хвост, не подумайте, а… кое-что!
Дальше сеньорита Франческа взялась было живописать, как она вся переменилась в лице, как захолодела ее трепетная душа, как сердце опустилась до самых пяток. И только призвав на помощь покровительницу святую Францизу, только укрепив себя Словом Господним, поддержав крестом истинным, смогла она, выходит дело, пережить страсть такую…
Только общими усилиями второго и третьего судей, понукаемых кашлем Его Сиятельства, удалось выяснить, что помимо лицезрения бесовского «кое-чего», она видела, как мимо нее пронесся Тибальт со шпагой, а за ним — Ромео. А больше она ничего не видела. Что не видела, то не видела, врать не будет, ее, почтенные судьи, в городе каждый знает, восхищаясь ее неизменной правдивостью и рассудительной сдержанностью…
Тут публика уже не выдержала и грохнула смехом. Его Сиятельство тоже изволил улыбнуться, хотя потом с силой хлопнул ладонью по столу. Выразился в том духе, что это не суд получается, а… «кое-что»!
— Это не пишите, любезный! — тут же бросил он писцу Антонетти, киснувшему над бумагой от смеха, и почесывающему кончиком пера раненную спину.
По приказу судей, стража турнула сеньориту Франческу со свидетельского места. Хотя та и упиралась, цеплялась за свидетельскую кафедру сухими ручками, плевалась в стражу и клятвенно обещала еще рассказать такое… Такое!.. Да живи вы тысячу лет — не услышите и не увидите, достойные господа!..
