Прошу, заткните ушки, прекрасные сеньориты, следующие мои слова предназначены мужественному полу… Поделюсь опытом. Есть такие женские натуры, что любят играть даже больше, чем даже выигрывать. Подцепив вас на крючок, они будут водить рыбку вокруг да около, не отпуская и не приближая. И все это может длиться так долго, что им самим в результате наскучит игра и вы тоже.
Против подобных синьор есть лишь одна тактика — лихой кавалерийский наскок. Лобовой штурм, невзирая на потери и раны! А что, любовь — тоже война. Мне представляется, мой добрый друг Джованни Боккаччо очень убедительно доказал это в своем бессмертном Декамероне.
Да, признаюсь вам откровенно, моя компания за любовь Розалины была посерьезнее многих знаменитых сражений самого императора Фридриха Барбароссы. Наскок наскоком, синьоры, но надо же понимать — где, когда, как.
Решив овладеть Розалиной так же твердо, как венецианцы — торговыми путями в Грецию и Аравию, я начал осаду крепости. И после первых, якобы, успехов в виде лукавых улыбок и многообещающих взглядов был смешан с толпой таких же неудачливых соискателей. Тогда я решил сменить тактику. Не вздыхать, а смешить! Развлекать красавицу всеми путями, не боясь выглядеть при этом забавным и неуклюжим — вот какую я поставил себе задачу.
Преуспел. Месяца через три стал чем-то вроде друга, с которым не страшно остаться наедине. И в один из таких моментов я приступил к действиям. Замкнул красавицу в железное кольцо объятий.
Она сопротивлялась, конечно. Била меня по лицу, по плечам, по рукам, несколько раз укусила и даже плевалась. Хотя, обратил я внимание, делала это достаточно тихо, чтоб на шум не прибежали домашние слуги. То есть крепость, внешне демонстрируя верность присяге и знамени, в глубине души не против капитуляции. Уловив это, я усилил натиск, и ей оставалось лишь жалобно вздохнуть, ласково назвать меня негодяем, и спустить как флаг кружевное полотно нижней рубашки.
Тут я с удовольствием убедился, что за время одиночества под ее черными, вдовьими покрывалами скопилось столько же сиропа любви, сколько и огня настоящей страсти. Ее тело, к моему восхищению, сохранило всю гибкую стройность девичества, а губы и смородинные соски грудей умели переходить в контратаку так яростно, как рота отборных папских гвардейцев.
Теперь, пожалуй, она наступала, заставляя меня обороняться тем единственным копьем, которым Господь Бог снабдил нас для таких случаев…
О, эта победа стоила усилий тактики и стратегии!..
* * *
Мы стали близки с Розалиной. Втайне, разумеется, положенные три года для ношения траура еще не истекли для нее.
Она, правда, была уже не молода, как раз в феврале ей минуло двадцать пять лет, ну так и я был уже не мальчик. Мне к тому времени перевалило за тридцать, а в большинстве христианских стран считается уже предверием старости. Хотя, я-то не чувствовал себя стариком и до знакомства с ней, а после — словно еще помолодел. В общем, окончательно потерял голову, пробираясь к ней по ночам украдкой, как кот в коптильню для рыбы. Настолько потерял, что начал всерьез подумывать о женитьбе…
Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, когда женщина любит, от нее так же не приходится ждать рассудительности и здравомыслия, как моральных принципов на собрании ломбардских банкиров. Это известно. Но моя Розалина была исключительной дамой. Исключительно хитрой и умной, я имею ввиду.
Да, вдовий траур не позволял ей думать о замужестве. И так же она не могла допустить, чтоб в городе узнали о нашей связи. Родственники мужа, народ недобрый и алчный, сразу бы затеяли против нее судебную тяжбу о безнравственном поведении, в результате чего оттяпали бы изрядную часть мужнего наследства.
— Пусть язва вскочит у меня на седалаще, дорогой Умберто, — сказала она напрямик, — но даже твои пушистые усы, и тот нижний, главный ус наслаждения, вряд ли стоят столько золотых дукатов, сколько оторвут у меня эти живоглоты! Не сочти, пожалуйста, это за обиду, мой милый, и пойми правильно…
Она умела иногда сказать, моя Розалина! Ничуть не менее доходчиво, чем старый взводный сержант. Что меня в ней всегда восхищало — удивительные переходы от милой женской покорности к практичной твердости и. В наших прекрасных дамах — да, да, синьоры и синьорины, в вашу сторону камешек! — вообще гораздо больше жизненной цепкости, чем рассказывают нам авторы рыцарских романов. Я неоднократно имел случаи убедиться, что во многих жизненных ситуациях женщины предусмотрительнее и дальновиднее мужчин, хотя всегда считалось наоборот…
Но и расставаться со мной Розалина уже не хотела. Откровенно призналась мне, что первый раз в жизни испытала настоящий восторг от сплетения тел и горячего любовного пота. Четырнадцати с половиной лет она вышла замуж за человека старше ее сорока годами. А тот так и не сумел доказать ей, что постель с мужчиной не обязательно бывает пресной как еврейская маца.
И вот однажды, лежа у меня на груди в тиши вдовий спальни и будоража мое естество острыми сосками, она изложила мне такой план. Отныне, дабы не возбудить подозрений в правильном направлении, она, Розалина, будет напропалую кокетничать с кем-нибудь из веронских юнцов… Хотя бы, с тем же молодым Ромео Монтекки, известным в городе своей влюбчивостью. Высмотрев дым, родня мужа кинется искать огонь там же и не увидит настоящий пожар в другой стороне. А Ромео…
Мальчикам, в конце концов, полезно потомиться в юности, чтоб, повзрослев, полнее ощутить сладость мужских побед. Не так ли, мой капитан?
Я пробормотал, что отцы-иезуиты, не принимающие в свой орден женщин, делают большущую ошибку!
Помню, сначала я взревновал. Грешным делом подумал — уж не вошла ли моя Розалина в такой постельный азарт, что хочет вместо капитана наемников попробовать юного наследника богатого торгового дома? Но она сумела убедить меня, что так будет лучше и безопаснее. Тем исконным женским способом, когда слова не нужны.
Умиротворенный нашей любовной игрой, я согласился.
Конечно, прекрасной Розалине не составило труда разжечь пыл юного Ромео. Несколько улыбок, десяток многозначительных взглядов, легкое пожатие ручек, изящный башмачок, невзначай выставленный из-под юбки… Этот арсенал кокетства стар, как мир, но все так же хорош, как тяжелая секира против легкого панциря.
Ромео влюбился. И воспылал. И даже выбрал своим исповедником не кого-нибудь, а меня. Подробно и досконально описывал мне несравненные достоинства госпожи Розалины. Которые были бы еще несравненнее, если бы не охранялись столь неприступно.
Я горячо сочувствовал, украдкой улыбался в усы, и поддерживал его в том, что искренняя печаль и протяжные вздохи рано или поздно растопят лед в сердце любой красавицы. О своей тактике наскока я, естественно, ни полслова, все-таки червячок ревности шевелился…
Словом, наш отвлекающий маневр удался! Мы с Розалиной, конечно, тогда не могли представить, во что это выльется. Что молодой Ромео, страдая от неразделенной любви и присущей ей меланхолии, пустится в череду безобразий, одно из которых приведет его прямиком в хрупкие ручки Джульетты Капулетти…
